Их дом был старым. Его поставили в семидесятых на крепком фундаменте в одном из самых живописных мест Портсмута. Северные окна смотрели в сторону реки, южные - на улицу. Дому пророчили долгое счастливое будущее, которое проведут в его надежных стенах хозяева. Можно было бы ловить рыбу прямо на заднем дворе или ходить на лодочке по спокойной водной глади, а вечера коротать на уютной веранде. Не учли лишь того, что из-за своего расположения и раскидистых крон липы здание не прогревалось солнцем. Сырость с самого начала неравную борьбу за уничтожение этого здания. Холод пробирал до костей даже в самые жаркие дни, а воздух напоминал тропики. А потом произошел первый паводок. Говорят, речная вода на четверть затопила первый этаж. Здание удалось восстановить, вычистить следы плесени, покрасить стены, перестелить полы. Силы, вложенные владельцами должны были окупиться. Вся семья основательно переехала в эти, ставшие уютными, стены. Жизнь началась заново, дом получил второй шанс. Было принято решение срубить некоторые деревья, чтобы пропустить солнце.
В 1986 река снова вышла из берегов. В этот раз восстановление означало основательную перестройку. Владельцы уехали из неудачливого места в Бостон и уже оттуда направляли средства на отстройку дома. Дело шло очень медленно и, казалось, все закончится однажды тем, что здание отдадут под снос, а участок продадут властям или под коммерцию. И тут появились арендаторы, готовые взять дом и покрывать расходы на аренду за счет собственных сил с последующим возможным выкупом. И дело приняло совсем иной оборот, ведь у него появился еще один шанс оказаться полезным.
------
Она сидела в деревянном кресле на веранде, которая все еще пахла свежим древесным спилом. Мрак уже проглотил изгибы деревьев и кустарников, черты брошенного на заднем дворе детского велосипеда, и даже причал растворился на фоне темной как небо воды. Не мигая, она смотрела куда-то вперед, будто была здесь совсем одна, хотя ее взгляд выхватывал спину сидевшего на лестнице, - совсем рядом с ней, - мужчины. Она чувствовала запах терпкого табачного дыма, практически слышала дыхание. Ей не нравилось, что он все еще курит, хотя после его возвращения прошел месяц и еще на "пороге" они договорились - никаких сигарет в доме, где есть ребенок. Но поздним вечером он все равно выходил на улицу, чиркал зажигалкой, - огонек подхватывал край скрученного табака, тлел золотистым ободком и с каждым жадным вдохом и выдохом отправлял в воздух клочок серого тумана. Принять решение не предъявлять претензий по этому поводу оказалось гораздо проще, чем она думала в самом начале. Раньше этот запах был ей до жути неприятен, а если выдавался плохой день, когда сил сдерживать свои эмоциональные порывы не оставалось, табак становился омерзительным и тошнотворным. И вот он сидит на лестнице веранды и курит свои вонючие нефильтрованные сигареты, - этот запах напоминает ей о свое отце, этот запах будет напоминать их дочери о её папе, - и она этому рада.
Сегодня он курил слишком часто. Его что-то мучило, но причину терзаний из него было не вытащить, - она знала это молчание, за которым прячется нечто страшное. Почему-то это обижало её, и женщина молчала, не пытаясь преодолеть стену, которая росла между ними вновь. Она смотрела в пустоту и ждала, когда эта иллюзорная идиллия их несостоявшегося брака снова рухнет.
- "Она уже спит?" - он не обернулся. Сигаретный огонек завис в воздухе, медленно тлея и почти скрываясь в темноте.
- "Еще нет "- она сидела неподвижно, -" в постели, но еще читала..., "- она уже знала, что разговор был совсем не об этом. Правда повисла в воздухе и тишине. Это было невыносимо. Не выдержав, женщина перевела взгляд на него - это молчание, эта пытка раздирала её душу, но произнести свои претензии не хватало смелости. Она увидела, как дрогнула его рука, не донеся сигарету до губ, как нерешительно отклонилась и завилась в паре сантиметров:
- "Я должен вернуться" - его глубокий решительный и одновременно нервный вдох табачного дыма, объяснял больше, чем пытался скрыть. Сигарета окунулась в траву и потухла в черной сырой земле. Женщина знала - он должен вернуться, но не к ней и не к их семье. Вторых шансов не бывает. Все произошедшее в больнице стало для неё невозможным чудом. Какие лекарства способны вернуть к жизни почти погибшего ребенка? Какое чудо способно исцелить от смерти? Он говорил, что это экспериментальное средство, что никто не должен об этом знать, что он заработал его честным трудом. Хотелось не думать о том, что из сказанного им правда, но мысли все равно расползались отравой в голове и сердце подсказывало, что если и есть силы, способные совершить такое волшебство, то цена за него должна быть соответствующая.
- "Куда?" - отрешенно, но с ощутимым раздражением.
- "В Лондон" - сухо, после короткой паузы.
- "Зачем?" - в ответ молчание, поворот головы куда-то в противоположную от неё сторону, и женщина взрывается - "Во что ты вмешался, Джон? Во что ты собираешься втянуть НАС?!"
- "Не придумывай чепухи, Эмили. Я бросил все в Англии, мне, мать твою, нужно закончить дела", - его голос звенел напряжением, словно она и правда придумывает какую-то чушь на пустом месте, словно ему приходится озвучивать очевидные вещи, - что угодно, чтобы скрыть, как сжалась в его груди жалкая душонка, которая знала правду. Эта правда прямо сейчас прозвучала обвинением из уст его бывшей жены.
- "Какие ДЕЛА, Джон? КАКИЕ?" - кресло тихо скрипнуло, выпуская из своих объятий хозяйку, которая буркнула, возвращаясь в гостинную - "Чушь собачья..." Он обернулся, зная, что мог прямо сейчас сорваться с места, подойти к ней и попытаться все объяснить, попытаться успокоить, позволить ей переубедить себя. Ведь они вольны менять настоящее и будущее. "Было бы желание" - говорила Эмили. И видимо он все же чему-то в этой жизни не научился, раз отвернулся от распахнутой двери. Его взгляд утонул во тьме, которая застыла прямо перед ним - безликая и мрачная. Из распахнутой двери за спиной доносился шум воды из крана, на веранде отражался прямоугольник теплого домашнего света, но Джон знал, что все это может быть стерто прихотью одного человека. Теплый воздух, - такой же влажный и густой, как и в тот день, когда мужчина впервые переступил порог этого дома, - душил его. Хотел ли он остаться здесь? Возможно, автор зашил в его сознание какой-то другой механизм, лишавший его свободы выбора. Сидя на лестнице у своего дома, Джон знал, что не может остаться в стороне, пока от него будет зависеть существование нескольких самых важных для него людей. Он знал, что должен сделать все, что будет в его силах, знал, что сможет зайти слишком далеко, и знал, что это решение может стать его последней "авантюрой".

Напряженный бег следом за мелькавшей впереди спиной капитана, как за призраком среди вспыхивающего артиллерией дыма. Других ориентиров просто не было. Только за эту главную нить и оставалось держаться, пока вокруг воют снаряды, а выстрелы прорезают воздух. В руках винтовка, которая проглатывает один патрон за другим – они исчезают во мгле, растворяются в глазах, в сердцах, телах.
Запах гари и копоти горечью застревает в легких. Вокруг солдаты, рвутся вперед сквозь огонь противника. Справа бежит молодой парень, ему не дать и двадцати – так иссушен он был. За спиной, казалось, в паре мгновений, разорвался снаряд – что-то мягкое ударилось в спину вместе осыпавшейся землей, едва не сбив с ног. Впереди, на два часа, еще один удар подорвал волну чернозема в воздух – точно между капитаном и его вестовым. Бежавший с Уинтерборном солдат повалился наземь, а хилый парнишка, что мчался рядом, внезапно остолбенел. Рука часового схватила его за шкирку, как котенка, и толкнула вперед под рычание срывающегося голоса - Беги!
Вот показалась тусклая черта проселочной дороги, по границе которой метров на тридцать в длину тянулась выемка. Капитан исчез где-то среди солдат, что лежали в этой неглубокой траншее, переводя дух. Воздух прошила волна выстрелов, прокатившись по бежавшим солдатам. Одному раздробило ключицу и шею – кровь фонтаном прыснула в сторону. Другому выбило глаз, снеся четверть черепа – он рухнул замертво, содрогаясь телом, как петух с отрубленной головой. Третий – убит. Четвертый – убит. Пятый, шестой, седьмой.
Часовой провалился в придорожный окоп, измотано глотая прогорклый воздух. Рядом упал парнишка с тремя расплывающимися чернотой дырками на груди. Джон тряхнул солдата за плечо. Сомнений не осталось – мертв. Спокоен.
Нужно было найти капитана, оставаться на месте долго нельзя. Нужно было преодолеть всего несколько метров, перебираясь через еще живых и уже мертвых под бесконечным градом пуль и громом артиллерии. Уинтерборн, которого удалось различить лишь по характерной форме, оказался совсем рядом, но не на долго - капитан снова ринулся вперед, а часовой отправился следом.
Прямо перед ними оказались немецкие каски – солдаты тянули руки вверх, сдаваясь врагу лишь бы сохранить себе жизнь... Пальцы сжали рукоять револьвера, найденного у одного из погибших по пути в Уинтерборну и рука безапелляционно вскинула дуло на покорившихся врагов. Курок поддался легко, пули сбивали их с ног  - одного за другим, как и тех, что еще недавно бежали бок о бок с часовым. Осознание, что эти убийства ничего не решат, что немецкие солдаты безоружны, что преследуемый главный герой не выпустил ни единой пули и уже мчится дальше, пришло довольно быстро, но спусковой механизм револьвера все выпускал пули, а барабан податливо перещелкивал одну жизнь за другой. Было ли это желанием отомстить за «своих», хоть здесь и не было «своих», только выдуманные герои, раз за разом переживающие один и тот же ад, а те, кого можно было назвать «своими» и за которых можно было бы мстить, должно быть живы и только добираются до придорожного окопа? Был ли это порыв ожившей жажды крови или жестокости? Было не до того, не до рассуждений. Смерть от пули достаточно гуманна, разве нет? Только несколько выстрелов чиркнувших по каске и плечу заставили часового сойти с места и исчезнуть в клубившейся войне.
Теперь никаких ориентиров не было. Уинтерборн исчез в пучине боя. Пули неустанно рубили воздух под грохот непрекращающейся пулеметной очереди. Запах пороха и жженого мяса витал в предрассветном сумраке. Оставалось только пригнуться, прижав приклад ружья, стрелять в ответ по огневым позициям и бежать вперед. Где-то там было шоссе и последнее пристанище Уинтерборна.
Усталость накрывала все сильнее, но сбавлять темп мужчина не мог, как и играть, отсиживаясь за каждым пнём или ползком добираться до капитана. Так часовому не успеть вернуться назад. Возможно, на обратном пути нужно будет сократить риск и преодолеть расстояние до проселочной дороги по-пластунски, но не сейчас. Так думал Джон Рокстон.
Огонь противника усилился так, что бежать стало почти невозможно – их прижимали к земле и решетили пулеметной очередью, как мешки с песком на стрельбище. Где-то недалеко обрушился крупный снаряд – под страшный грохот разнесло целое отделение, да так что на пути попадались тела разорванных солдат. Всюду, среди трупов убитых, были разбросаны останки, оторванные руки и ноги. Словно не по земле бежишь, а по живой человеческой плоти, вскрытой и вывернутой наизнанку. Слева раздался взрыв снаряда, поваливший нескольких бежавших солдат, но в голове даже не промелькнуло ни одной осознанной мысли, разве что желание понять, какой звук предшествует удару. В следующее мгновение в трех шагах от часового рухнул очередной снаряд, попав прямо в бегущего впереди солдата. Взрывная волна отбросила мужчину назад. Его засыпало землей, лицо залепило чужой кровью и ошметками еще теплого человеческого мяса.
Пулеметы продолжали проглатывать одну ленту за другой. Крики и стоны поднимались от земли, превращаясь в бессвязную оглушающую какофонию, которая теперь звучала обманчиво тихо в голове. Взгляд провалился в темно-серое предрассветное небо, сияющее лентами ударов артиллерии вместо звезд. Ядовитый запах крови, пороха и гари жег глаза и легкие и застревал в горле, так что хотелось откашляться или проораться. И то и другое часовой сразу же попытался сделать, но это не спасало. Свой голос звучал как эхо из чужого прошлого – инородно и неразборчиво. Он повернулся в сторону, чувствуя как с него пеплом осыпается жженая земля, и увидел того солдата, которому не повезло поймать снаряд немецкой артиллерии. Одна нога частично отсутствовала, брюхо вывернуто наизнанку, рука исчезла с плечом и ребром. Лицо застыло, словно сделавшись восковым, только губы приоткрыты, словно он вот-вот что-то скажет, а пальцы оставшейся руки подергивались под действием какого-то жестокого рефлекса. Джон был уверен – этот мертвец будет преследовать его до конца дней. Он перевернулся на живот, потерев лицо рукой – на ладони размазалась вязкая багряная жидкость. Подняться на ноги он пока не мог, так его точно убьют. Тело подрагивало от перегрузок, но мужчина полз вперед.
Последним рывком он провалился совсем неглубокую траншею у дороги. Шоссе – подумал Джон и огляделся, судорожно набирая в легкие воздух. Где-то здесь должен быть капитан, ведь дальше этого рубежа он не прошел. Слух начинал пропускать бесконечную пулеметную очередь, а крики тяжело раненных казались более различимыми, чем прежде. В шести ярдах от него на земле корчился солдат, его истеричный срывающийся голос был маяком. Рядом с капитаном корчился вестовой... Эльма говорила, что там Кэп и подставился под пули.... Джон пополз, прижимаясь к земле как только это было возможно - шквальный огонь не давал ни одного шанса поднять голову и не остаться без нее. Время тянулось нестерпимо медленно и одновременно улетало слишком быстро. А солдат все кричал и кричал, никто из его сослуживцев не поднял на него руку и не освободил бедолагу от боли. Этого не собирался делать и Рокстон, - раз уж вопли прописаны по сюжету, придется солдату доживать свою предсмертную агонию до гонца. Только оказалось, что обойти его стороной не получился, - в землю тут же врубалась пулеметная очередь. Часовой подобрался ближе и отцепил свой тесачный клинок. Лезвие зависло над грудью солдата и в одном рывке с нажимом побило грудную клетку. Вестовой наконец затих. Джон вырвал из его обмякшего тела острие клинка и дружески похлопал того по плечу.  Все в его мыслях уже перевернулось с ног на голову, только первичная канва из прежнего плана хоть как-то помогала сосредоточиться. Рокстон перебрался через труп и увидел тело капитана. Атака двинулась дальше уже без своего главного героя. Что бывает, когда книга заканчивается?
Начинало светать. Сереющее небо прорисовывало черты окружающего изувеченного мира. Мужчина подобрался к Уинтерборну поближе. Где могла быть искра? В карманах? В кобуре? Глаза капитана были распахнуты. Грудь была разорвана пулеметной очередью. Должно быть, глупо задаваться вопросом, такого ли конца хотел для себя этот военный. Главное – что для него все закончилось. Часы капитана все еще вели счет времени. Во сколько была атака? Кажется в 6-30….Джон снял их с руки мертвеца, спрятал в нагрудный карман, и еще раз протер лицо, стараясь сосредоточиться. Взгляд зацепился за неожиданное едва заметное голубоватое сияние – оно исходило из раскуроченной грудной клетки. Часовой приподнялся на локтях и увидел голубеющую искру в окровавленной ране. В горле пересохло от такой жестокой, мать её, метафоры. Мужчина вытащил контейнер и поднес к искомому светочу.
На обратную дорогу сил почти не было. Шальные пули все еще свистели над головой, билась в агонии артиллерия. Путь, который он, кажется, так быстро преодолел, теперь казался бесконечным. Всюду лежали мертвецы, - по одиночке и целыми группами – их было так много, что они казались нереальными, будто и не были никогда живыми людьми. Здесь ли остался тот солдат, что угощал Рокстона фронтовым табаком? Мужчина пробирался к проселочной дороге, огибая вздыбленные воронки от снарядов – грохот взрывов все еще добирался до него, но все же оставался где-то позади. Теперь холод снова начинал ощущаться, пробирая дрожью до костей. Наконец перед ним открылась проселочная дорога, на другой стороне которой должны были быть Эльма и Джордж. Джон привалился на бок, переводя дух, прежде чем совершить последний на сегодня марш бросок. Подобравшись, Рокстон поднялся на ноги и ринулся через дорогу, свалившись в окоп совершенно без сил. Черт возьми, он сделал все, что смог. Он добыл искру. Он выжил. Привалившись к краю мужчина прикрыл глаза. Серое небо низко весело над головой, пряча и луну, и солнце, и весь белый свет. Холодный ветер пролетел по округе, кружа мелкий ноябрьский снег. Мужчина открыл глаза. Белоснежные хлопья спускались в покое на изувеченную землю. Если он вернется назад, как перенесет перемещение назад? Этот вопрос даже не стоял - Рокстон и так понимал, что плохо. Организм измучен, а от того взрыва ему, должно быть, тоже перепало. Может быть даже лучше, если он не вернется назад. Не останется умалишенным беспомощным калекой. И нет в том ничего плохого, если все, кого должны были спасти - спасутся. А с меня на сегодня достаточно. - устало подумал он, снова закрывая глаза, надеясь утихомирить пронизывающую боль в висках.