Что всегда восхищало Монфора в Его высочестве, так это изощренное умение оставаться в том градусе разговора, который был тому удобен. Ничто не выдало в брате короля раздражения или, напротив, удовольствия от унижения англичанина, хотя, несомненно, подобные чувства их гость мог вызвать своей нарочито подчеркнутой холодностью и дерзким вопросом. Принц, как ни в чем не бывало, продолжал любезно улыбаться, словно радушный хозяин, чей гость случайно разбил дорогую вазу.
Не слишком спеша завершить не приятную для всех процедуру представления, Его высочество изящно сумел не скомкать накал страстей, достойный Шекспира.
- Что вы, милорд Бексли! Вы гость при французском дворе, - Филлип утонченно выдал официальную улыбку. Неофициальный оскал пусть показывает уже Монфор.
Рене же ничем не выдал недовольства разыгрывавшимся представлением, оставаясь стоять на месте, лишь чуть согнув торс в обозначении поклона, когда произнесли его имя. Он ощущал себя в этой ситуации абсолютным солдафоном. До чего же отвратительно живуча при дворе привычка, даже у тех, кто восседал на самом верху: плести вязкую паутину вензелей, делая вид, что то, что происходит, на самом деле не то. И пока принц Орлеанский витиевато пояснял англичанину нюансы его положения, Монфор, нисколько не пытаясь скрываться, разглядывал пленника. Да, именно так он его именовал про себя – суть была такова и ни к чему было лгать самому себе.
Это был молодой мужчина в довольно скромном для своего титула одеянии. Но темная одежда словно придавала его белой от природы коже, еще и побледневшей сейчас, тусклое сияние, какое бывает у луны на исходе ночи - такой коже позавидовала бы любая дама. А светлые волосы, не прибранные с дороги в какую-либо официальную прическу, лишь подчеркивали оттенок лица. Бексли был явно моложе самого Рене, но тень фанатической обреченности, отражавшаяся в его настрое от осознания собственной участи, прибавляла ему лет пять.
Монфор не слишком много мог вспомнить о Бексли и его роде. Хотя, честно сказать, он и французские рода не удосужился как следует изучить. Разве что те из них, что были на слуху и как мошки вились возле короны – тут поневоле вникнешь в генеалогические связи. Ну что ж, значит, будет о чем поговорить с герцогом, который теперь станет при нем заложником чести.
Принц, наконец подустав от своей роли миротворца и видя, что оба «побратима» не выказывают даже тени любезности при виде друг друга, взмахнул рукой:
- Ну что вы, герцог, - обращаясь к англичанину, - К чему столь радикальная позиция? Вы гость! У нас дружеский договор с изгнанным английским монархом. Карл остается нашим братом, сколь печальной ни была бы его участь. И мы рады оказать ему помощь. Франция прекрасна и, надеюсь, ничто вас не разочарует в этом утверждении.
Не став озвучивать, что эта помощь, по сути, может оказаться неудачным вложением в будущее, и не принести никаких выгод, брат короля, многозначительно замолк, давая понять, что аудиенция окончена.
Герцог де Монфор ощутив прилив надежды, что им удастся убраться из дворца до того, как на вечерний бал явится весь двор, переступил с ноги на ногу, и Филипп, хорошо зная своего бывшего фаворита, кинул на того ехидный взгляд, отпуская. Он точно знал, что в мыслях герцог уже садится верхом на коня и скачет прочь из Фонтенбло, погоняя изо всех сил. Однако его еще ждал сюрприз, о котором тот узнает из этого конверта. Принц, словно только что вспомнив, ухватил тонкими пальцами за кончик длинного белого конверта, высовывавшегося из его папки с деловыми документами.
- Чуть не забыл, герцог… - плотная бумага оказалась в руке Монфора. – Во внутреннем дворе вас ждет карета, которая доставит вас в ваш парижский дом, а здесь кое-какие размышления по интересующему нас вопросу.
Рене же, сразу поняв, что там ни что иное, как инструкции по поводу заложника, кивнул, превращая кивок в прощальный поклон. Сунув бумагу за широкий обшлаг жюстокора, он повернулся к двери.
- Ваша светлость, прошу… - жестом пригласив молчавшего до того времени англичанина следовать за ним, он вышел, едва не хлестнув концом шпаги на развороте в дверях зазевавшегося слугу.
Более он не оборачивался, размашисто шагая по галерее, ведшей к спасительной лестнице во внутренний дворик. Он был уверен в том, что молодой англичанин следует за ним, да и удваивавшийся, как эхо, звук шагов давал понять, что он не один желает покинуть пределы дворца.
Будь его воля, он бы поехал верхом, но на сей раз выбора не было, и он, впустив спутника вглубь затемненной плотными кожаными занавесями более ничем не приметной кареты, устроился следом. Ничего более неприятного он давно не испытывал: наверное, так ощущала бы себя пара львов, втиснутых в одну клетку.
Монфор, крепко стукнув в ту стенку кареты, так, что кучер едва не подпрыгнул на козлах, мрачно замер в своем углу. Путь предстоял не близкий, и эти более сорока миль им придется созерцать друг друга. Впрочем, лучше было уехать в Париж сейчас, чем тащиться со всем двором, как обозы цыганских кибиток.
- Часа через три мы остановимся в местечке Дормуар, где есть приличный трактир.
Решив, что он все же хозяин положения и должен хоть как-то проявить гостеприимство, без излишней светской любезности сообщил Монфор, впрочем, не ожидая никакого ответа.
Рене де Монфор.
