Не смотри

"Сотни лет назад в замке Моро жила юная принцесса; настолько же она была красива, насколько высокомерна и честолюбива. С детских лет она любила часами глазеть на собственное отражение в зеркале, и ничто не доставляло ей большего удовольствия, чем восхищённые взгляды придворных. Унаследовав власть над окрестными землями в возрасте семнадцати лет, она немедленно отдалась своей мании величия и постановила воздвигнуть во всех уголках королевства прославляющие её монументы. Тронную залу по её указу обвешали её же собственными портретами; иностранную валюту в Моро переплавляли на золотые монеты с её ликом; а воины шли в бой под неусыпным надзором нарисованных на знамёнах золотых глаз своей госпожи. Так было.
А потом во дворец явилась темноликая ведьма с посохом из ивы и терновым венцом на голове…"

“Шлёп-шлёп-шлёп”.
Они застыли на местах, будто вкопанные; глаза лихорадочно метаются в попытке вырвать из темноты источник неестественного звука, руки судорожно сжаты на рукоятках верного оружия. На несколько десятков сантиметров выползает из ножен Элеруин Рэйкора; бородатый маг бессознательно подвигается вбок, чтобы прикрыть Лаурен. Пламя факела лисохвостой дрожит и виляет, заставляя случайные тени хаотично танцевать вокруг тройки приключенцев.
- Что-то идёт, - озвучивает Рэйкор возникшую у всех троих мысль.
- Пока не вижу, - отвечает спокойно арахнотавр Рехста. – Ляу, опусти факел, он мне мешает.
- Как скажешь. Тут же никого не может быть?..
- Место старое. Упырь какой-то. Может, холоднокровный. Ты тогда его и не увидишь, Рехста…
- Увижу. – глухо бурчит цералинка, делая осторожный шаг вперед. Древние мраморные колонны и обломки стен ограничивают эффективность её термолокации. – Не волнуйся.
Вопреки собственному совету арахнотавр вынимает из ножен Жаждущую. Эсток тускло и мрачно сверкает в свете опущенного факела. В нем отражается гладь стоячей воды под ногами путников: мутная жидкость покрывает этот этаж дворца Моро одной огромной лужей. Именно она выдаёт приближение чего-то в темноте.
“Шлёп-шлёп-шлёп”…
- Круги на воде вижу, - процеживает Рехста. Не давая союзникам и слова сказать, арахнотавр выставляет вперёд клинок эстока и в несколько шагов покрывает несколько метров, чтобы дать возможность своей термолокации заглянуть за угол ближайшего препятствия – обломанной и изуродованной до неузнаваемости статуи.
- Ну что? – нетерпеливо интересуется бородатый маг.
- Вон там, - бормочет себе под нос цералинка. – Сейчас, сейчас…
И тут она визжит – так громко, что напуганная Лаурен немедленно роняет факел. Но он падает достаточно долго для того, чтобы и Рэй, и Лау могли увидеть, как хитиновые гребни на голове Рехсты взрываются. Напоминающая пагоду конструкция лопается по бокам, выстреливая в обе стороны крошащимся в пыль хитином и кусочками чего-то жёлтого. Жаждущая с плеском падает в воду, визжащая Рехста хватается руками за голову, а потом факел наконец с шипением гаснет.
Рэйкор инстинктивно бросается к Рехсте с мечом наголо. Ему почти ничего не видно: мужчине мало пробивающегося сквозь дыры и бойницы лунного света. Арахнотавр оседает наземь, держась за голову; она громко и неразборчиво ругается. Лаурен стоит, как вкопанная, непослушными руками пытаясь зажечь новый факел.
- Что такое? – орёт Рэйкор чуть ли не в ухо Рехсте, отчего та дергается; визжать она прекращает, теперь только хрипло стонет. Пальцев от гребней не отнимает. Выругавшись, бородатый маг отступает на шаг и оглядывается, прищуривается, пытаясь высмотреть хоть что-то. Но – нет. Жутковатого шлёпанья тоже теперь не слышно, спасибо цералинке: та неосознанно дрыгает ногами, баламутя воду и маскируя звуки.
- Что с ней? – шепчет из-за спины Рэя паникующая Лау. Новый факел наконец загорается: снова пляшут тени свой адский хаотичный танец вокруг тройки приключенцев. Всё ещё не может вымолвить ни слова Рехста: она слабо покачивается взад-вперед, баюкая развороченные на куски гребни, и стонет, и воет, и Рэйкору хочется хорошенько ей врезать, только бы успокоилась…
- Нам лучше развернуться, - молвит Лаурен, подходя поближе и наклоняясь к Рехсте. – Шшш…
- Мы должны быть близко к тронной зале, - отвечает ей Рэйкор, не глядя. – Я разберусь. Подними факел повыше. Рехста, заткнись!
- Я не чувствую т-тепло, - скулит арахнотавр. – Я п-потеряла м-мембраны!
Бородатый маг осторожно выходит на несколько шагов вперед. Серо-голубые глаза мужчины пристально всматриваются в окружающие компанию руины. Его меч остёр и готов рубить, на кончиках его пальцев играет разрушительная магия. Он отчаянно пытается нашарить в воздухе признаки поразившего Рехсту колдовства – а что ещё это могло быть? – но терпит неудачу.
“Шлёп-шлёп”.
Рэйкор поворачивается на каблуках. Дрожащие языки пламени подсвечивают расходящиеся по воде круги. Нечто приближается к ним слева, прячется за обломанной колонной, вне поля зрения Рехсты и Лаурен. Девушкам его не заметить – а вот маг сейчас увидит. Из-за мрамора показывается неясный силуэт, маг довольно выдыхает и готовится нанести удар…
С негромким влажным хлопком его глазные яблоки синхронно лопаются, брызжа во все стороны humor acvosum. Боль простреливает мозг Рэя раскалённым клинком. Мир потухает. Навсегда.
Лаурен отшатывается назад, прижимая руку ко рту в молчаливом шоке: дыхание девушки спирает, сердце на миг останавливается. Даже Рехста временно забывает о терзающей её боли, потому что Рэй кричит намного громче её. Его вопль оглашает окрестности и еще несколько секунд гуляет эхом по тёмным коридорам старого замка Моро. Элеруин шлёпается в воду, как совсем недавно Жаждущая; мужчина падает на колени и прижимает ладони к почти опустевшим глазницам. Пальцы цепляются за влажные пучки нервов и сдувшуюся полупрозрачную оболочку. Из-под них по лицу струятся ярко-красные слёзы.
Уже второй факел падает с шипением в воду.
Но стоит отдать Рэйкору честь: его пытливый ум быстро соединяет несколько фактов в одно целое и делает логичный – и фантастически жуткий – вывод. Ему даже удаётся сообщить этот вывод своим спутникам: в промежутках между стонами он жалобно изрекает:
- Не смотри! Не смотри на это, Лаурен!
Рехста, хоть к ней напрямую и не обращались, следует совету первой. Она не рада отказываться от своей способности ясно видеть в почти полной темноте, но сейчас выбирать не приходится. Недействующие – несуществующие – мембраны отзываются адской болью. Арахнотавр, однако, в своё время прошла войну; травмы и ранения ей привычны, и потому ей удаётся превозмочь агонию и подняться на ноги. Она даже нашаривает эсток и принимает боевую стойку. Только вот кого бить? Шлёпающую тварь опять не слышно, а теперь и не видно.
- Тихо, - командует она, и Рэйкор кое-как пытается себя сдержать. Лаурен, тоже с прикрытыми глазами, дрожит неподалеку от обуревающего её ужаса. Её тонкие пальцы сами находят верный кулон маскировки и сами же на нём сжимаются: миг – и лисохвостая растворяется в воздухе.
Рехста, пользуясь своим великолепным слухом, находит Рэя и ободряюще треплет его по плечу.
- Что “оно” такое? Как ты, Рэй?! – срывается Лаурен.
- Я не успел увидеть, - с трудом отвечает мужчина. Второй вопрос он игнорирует, ответ очевиден. Его лисохвостая подруга ещё что-то хочет спросить, когда шлёпанье раздаётся вновь…
Цералинка стрелою срывается с места, мчится вперед, чуть не ломая ногу о подвернувшийся по пути обломок крыши. Лаурен припадает к земле, она в бой бросаться не хочет, ибо понимает, что только помешает Рехсте. Рэй, рыча от боли, отнимает руки от незрячих глазниц и приникает к ближайшей колонне; его нога случайно натыкается на Элеруин и он поднимает меч.
Опыт арахнотавра её не подводит: остриё Жаждущей находит цель. Эсток глубоко погружается во что-то мягкое. Она не открывает глаз, памятуя о неудаче Рэйкора; остаётся только надеяться на то, что незримого противника поразила куда надо. Цералинка и сопротивления-то не встречает, и уже готовится праздновать победу, когда подземелье оглашает очередной вопль – женский визг боли.
В следующий миг у всех троих приключенцев одновременно лопаются барабанные перепонки.
Дымящаяся, жаркая кровь брызжет из ушей, звуки – шорохи, стоны, всплески и шлёпанье – одновременно пропадают. Руины замка Моро продолжают жить, но трое пришельцев этой жизни уже не слышат. Они кричат, и им кажется, что кричат они молча.
От боли и ужаса арахнотавр Рехста раскрывает глаза, успевает заметить облезлую бледную кожу…и немедленно лишается зрения: глазные яблоки распирает внутренним давлением вне всякого разумного предела. Жаждущая выпадает из рук, цералинка валится наземь кучей хитина с торчащими во все стороны острыми ногами, лицом в мутную воду. Ошалевший Рэйкор опускает Элеруин, примеривается по памяти и взмахом руки отправляет в полёт смертоносную молнию. Кончик его меча касается воды…
Он бы об этом пожалел, но уже не успеет. Разряд врезается в покрывающую полы воду. Ток в пятьдесят тысяч ампер расходится во все стороны. Хитиновый экзоскелет Рехсты трещит и крошится, арахнотавр умирает мгновенно. Короткое замыкание настигает и самого бородатого мага; парализованный и обожжённый, он падает в наэлектризованную воду и агонизирует еще несколько секунд, прежде чем испустить дух.
Лаурен везёт больше. Её высокие сапоги частично защищают её от шокового удара; она успевает развернуться и рвануться прочь, прежде чем все-таки задевает водную гладь хвостом. Девушку будто приложили дубиной; ошарашенная, она валится с открытыми глазами на удачно подвернувшуюся сухую каменную плиту. Лицом вверх. Тело не слушается.
“Шлёп-шлёп-шлёп…”
Она не слышит шагов, её кровоточащие уши разорваны недавним воплем; и всё же они отдаются в её воспалённом сознании, потому что лисохвостая знает: чудовище замка Моро идёт к ней.
Она хочет убежать. Закричать. Хоть что-то. Но она заперта в парализованном электричеством теле.
В поле зрения возникает неясный силуэт – и чудесные жёлтые глаза Лау лопаются, будто переспелый крыжовник. Очередной импульс безумной боли пронзает голову и тело девушки.
“Не смотри”, - думает она. – “И не слушай. И не”…
Неестественный холод овевает её кожу. Сердце девушки в ужасе замирает.
Чужая плоть, холодная и склизкая, касается её бледной кожи. И от этого прикосновения кожа Лаурен горит, плавится, растекается бледно-жёлтой белково-жировой массой. Кровь сворачивается багровыми скользкими комками.
Глотка Лаурен кое-как испускает последний безумный хрип.
А потом существо из руин замка Моро заключает девушку в тесные и нежные объятия.

“…Темноликая ведьма три дня и три ночи гостила у стен королевского дворца, три раза приходила с просьбой о помощи, и три дня подряд получала отказ. На четвертый день разозлившаяся королева приказала повесить надоевшую ей женщину на главной площади. Говорят, что с уст ведьмы успело сорваться предсмертное проклятие, текст которого вольным языком излагает историк и менестрель Краммарт Барисеус:
”Звонок твой голос, прекрасен твой лик, нежна твоя кожа, о дивная королева замка Моро!
Ты любишь, когда твои подданные внимают твоим сладким речам,
Ты любишь, когда придворные не могут оторвать от твоей красоты глаз,
Ты любишь, когда молодые рыцари сгорают от страсти от одного лишь прикосновения твоей руки,
Так пусть с моим последним вздохом никто больше не сможет услышать тебя, увидеть или почувствовать. Стань же одинокой и бесполезной, как статуи, которыми ты усеяла королевство!””

Финал, что посулила ей старушка, ведьму не пугал. Она никогда не питала надежду на счастливую старость, тем паче в этом мире. А положить жизнь ради цели эгоистичной, но великой… Если, возжаждав мести, она расплатится за неё рассудком и жизнью, то разве это будет так ужасно? Хуже, чем безропотно все забыть и оставить своих обидчиков безнаказанными? Хуже, чем стать смиренной и светлой, надеясь, что местное зло испугается проповедей и моральных трактатов о порядочной жизни?
Да дерьмо цена такому пути! Жрица желала мести, жрица желала платы. Двойной, тройной! Око за око? Нет! Оба ока за око! Зуб за зуб? О нет! Все зубы за зуб! Вот чего она хотела! Хотела видеть, как ее мучители воют от боли, и чтоб от воя этого лопались у них глазные яблоки! И только тогда она начнет спать спокойно, зная что больше они никого не обидят. Никому не будут опасны. Потому что как можно угрожать, не имея глаз? Не имея обеих рук? Как можно обидеть, если твои кишки волочатся по песку, а их содержимое впитывается в песок?
«Да и может она меня и вовсе попросту стращает удобными ей выдумками, ведь какой-то час назад при словах о "другой стороне" только глаза недоуменно таращила»
Жрица хмыкнула и посмотрела в глаза подошедшей к ней старушки. Но не со злостью и вызовом, а с усталой печалью.
— Выходит, я к свету должна прийти через страдания, а она – через любовь? Звучит несправедливо.
Решившись, ведьма неловко прижала ребенка к сердцу. Задумчиво вдохнула, пытаясь что-то почувствовать. Что-то доброе, что-то нежное. Но не потому что так прочувствовалась наставлениями Шики, а потому как даже сейчас в рыжей голове ютился своекорыстный интерес: коль это существо так могущественно и всеми желанно, то ей самой будет выгодно, если в нем проснутся сентиментальные чувства к матери…
Нира выдохнула. Иногда ей бывало от самой себя противно, но что поделать. А вот малышку было, наверное, жаль. Она ведь тоже не выбирала, у кого рождаться и не была виновата в том, что мать у неё – жесткосердечная мразь. Что одна, что вторая, и на обеих клейма ставить негде. Не выбирала она, должно быть, и того, с какими рождаться силами. Какими бы великими они ни были, лёгкой жизни не сулят: полмира ей будет лгать, желая подчинить и использовать, а другая половина – пытаться уничтожить.
«И я не хочу отдавать тебя ни тем, ни другим»
— Вы не отдадите? Вы уже присвоили её себе? А если она сама пожелает покинуть храм, то что тогда?
«Вернее, если я захочу увести ее»
— И Вы, увы, ошибаетесь. Нутро у неё уже темное. Она делала мне больно. Она без сожалений забрала бы мою жизнь. Она заставляла меня желать мерзких вещей. Она любит вкус человечины. Она была искренне рада, когда я без ее помощи… Не важно. Она темна от рождения, придется признать. А звать её будут Рианнон, как одну великую королеву. Не вижу я пока, правда, в ней ничего величественного или королевского, но коль весь мир так ее себе желает…
О’Берн пожала плечами и осторожно погладила чужую рыжеватую макушку. Быть может, любовь у ведьмы в душе все так же не появилась, но блеснула хотя бы искра сочувствия. Уже хоть что-то.
— Лучше скажите, что значит "жрица жизни". А то всякий раз этот "титул" обрастает новыми условиями, — почти невзначай наконец поинтересовалась чародейка, продолжая держать ребенка и гадая, проявит ли маленькое создание к ней интерес и не являются ли все эти ангельские улыбочки не по годам хитрыми ужимками.

А ей уже всё было до этой самой... До лампады. Лишь бы дотащить новоявленного папу куда надо, и сделать это так, чтобы он как можно быстрее пришел в себя. Чтобы Дерик жил; и будь благословенна его ложь! Под маской дочери Сарра могла теперь позволить себе больше и претендовать на полное к такому "больше" право. Во всяком случае, в отношении охотника и своих попыток ему помочь. Без лишних оправданий и лишних объяснений, пока не найдет глотка воды, тени, прохлады - подзарядки иссушенных телесных сил, чтобы вернуть себе к подобным словесным изыскам бодрость.
- Сильвара... - ремень на поясе тем временем впился в живот, натянутый Рамотой. И хотя скорости от этого действительно прибавилось, но удобства... просто ох. - Силь... - повторила Сарра еще раз. Она слышала обрывки елейных уговоров, - Ну,.. Вы пока занесете, уложите, Магму... - покосилась на шкодливые лошадиные глазенки, и осеклась, не договорив. Да ну к черту, её все равно никто не послушает.
Хорошо, путь до таверны оказался не длинным.
- Пусти, - освобождаясь из хвата клыкастой морды уже у порога, на всякий случай попросила Сарра еще и словами. Оправила вниз поднявшийся близ натянутого пояса подол, обернулась по сторонам: с чего дальше начинать? И лишь очи горе, поджав губы, возвела, когда у волка вдруг крышечку на санях перед входом заклинило. Нет, все хорошо. Пусть он их забирает, хоть запрягает, хоть долгоносиком себя вообразит и ам-ням-ням. Но Дерик! Человека раненного, умирающего почти, да при его собственной с ума сходящей от волнения "дочери" зачем при этом тискать с руки на руку, как чихуахуа?!
Дослушивать его восторги она не стала. Просто не смогла, побоялась одернуть, а это к добру не приведет. Сарра еще несколько долгих секунд ошарашенно слушала волчьи излияния, а потом, нетерпеливо изломив бровь, обернулась к калеке. И молча юркнула внутрь, где уже не оборачиваясь по сторонами ни на людей, ни на оборотней с кошачьими головами, по прямой протопала к стойке, у какой обычно гостям наливают хмельное, окликнула:
- Хозяевам прибытка! - кто там занимается кружками: он или она - рассмотреть прежде не успела. Но по опыту известной ей таверны Сарра знала: пока открыто, при бочках с элем, брагой и вином кто-нибудь находится всегда. - Магма. Вы же знаете имя? Нам нужно... - "...её" - Или "его"? Все равно не проговорила: голос скомкался, пол под ногами пошатывался, - ...увидеть.

Каменные монстры были свирепы и удивительно быстры, но Арчеру пока везло и удавалось вовремя отпрыгивать от их атак, размахивая бесполезными крыльями. Юноша весь запыхался и взмок, пытаясь одновременно уворачиваться от оживших статуй и гоняться за летающим по всему храму платком. Его ткань оказалась довольно лёгкой и радостно порхала тут и там, поднимаясь в вихрях воздуха создаваемых руками гигантов, и никак не хотела возвращаться к хозяину.
- Ну!...Есть! – вскрикнул юноша, словив платок и тут же пихая его край себе в зубы, для надежности удержания. Рот моментально заполнился отвратительным привкусом испорченного глаза, недавно обёрнутого в эту ткань. Пересилив рвотный позыв, разноглазый рванул к спасительной купели и, ещё не успев взять должный разгон, запнулся о предательский выступ одной из квадратных плит пола. Арчер только и успел подумать, что сейчас расшибёт себе лицо и белый некогда платок станет красным от его крови, но не тут то было. Взметнувшиеся вверх крылья, в надежде поймать потерянное равновесие, помогли парню взлететь. Но как-то странно взлететь. В полёте красноглазого вертело так, что ему показалось, будто он попал в эпицентр урагана, кувыркаясь там как ненормальный. Боль в крыле, которое как оказалось задел один из гигантов, дала о себе знать мгновением позже.
Плюхнувшись в источник, парень быстро очухался и поспешил вынырнуть, резко поднимая голову и вскрикивая от накатившей боли, выпуская свой белый платок, спазмом зажатый в зубах. Что там было с рукой-крылом непонятно. Сейчас его чертовски жгло болью и невозможно было понять, сильный ли это ушиб или что хлеще.
Стряхнув с лица и волос воду парой резких движений, Арчер поднял глаза вверх, посмотреть за реакцией статуй, а вместо них увидел, что на него летит тело. Без сомнений – это тело принадлежало трупу-наёмнику, которому в святую воду никак было нельзя.
- А-а-а! – протяжно и растерянно воскликнул он, пытаясь за пару секунд придумать, что делать. Кажется мужика по любому надо было ловить грудью, но занятие это весьма неприятное и болезненное.
«Может не долетит?» - в надежде подумалось парню, напряженно впившемуся глазами в живой снаряд. Как бы не хотелось, но он был готов поймать его, если что.

Дешёвенькие электронные часы Гены Попова показывают одиннадцать часов пятьдесят пять минут. И дату показывают: двадцать четвёртое декабря две тысячи семнадцатого года. Он спешит домой. Плотное пальто совсем промокло от ударившего ближе к ночи ливня, грязные туфли печально шлёпают по грязи и лужам, руки в старых перчатках отчаянно сжимают бумажный пакет с давно уже остывшей курицей гриль. Её слабый запах заманчиво щекочет ноздри Геннадия; ему так и хочется усесться прямо вот тут, в проулке, вынуть курицу и съесть на месте, а не тащиться домой от станции метро ещё минут пятнадцать. Но под дождём есть несподручно.
Район у Гены хороший. Он не боится срезать дорогу окольными путями, мимо обречённых на снос старых домов, что пялятся на пустую улицу разбитыми окнами. Может, пару кварталов и стоит облагородить, но всему своё время; пока что он просто благодарен, что локальное подразделение полиции не дремлет, и уличной шпаны тут не встретить. А потому он бодро шагает вперёд. Уютная квартира уже совсем недалеко, а там его ждут любимый сын и верный английский бульдог по кличке Генри. Поужинать, отправить пару писем, и завалиться наконец спать…
Из подъезда справа выступает фигура. Массивная. Невозможная. Настолько фантастическая и гротескная, что Попов резко тормозит и таращится во все глаза на незнакомца. Его усталое сознание отчаянно пытается понять: где же глаза ошиблись? Что же тут не так? Что за игра теней такая?
Это не игра теней, не ошибка, не иллюзия и не глупая шутка.
Это арахнотавр Рехста, волею неведомых сил оказавшаяся в Москве двадцать первого века.
Пятнадцатью минутами позже Гена Попов навсегда пропадает из нашей истории; на мокром асфальте валяется сброшенное на бегу пальто. Рехста уже вернулась в своё логово в разрушенном здании. Она завтракает. В отличие от большинства людей, приёмы пищи каждый день она классифицирует по их очерёдности, а не по времени суток, и, так как на сегодня это первый, она считает его завтраком. Часов у неё всё равно нет.
Холодная поповская курица исчезает в считанные мгновения; голодному арахнотавру её мало. Она обгладывает косточки добела, хрустит хрящиками, слизывает с фольги мутные капли жира. Запивает. Для сбора дождевой влаги она использует кусок шерстяной ткани, к которому потом присасывается, как к губке. Это в Цералин так принято делать. На её родине.
Рехста оказалась в Москве (название города она узнала у одного из крайне перепуганных местных) три дня назад; просто взяла и проснулась в чужом, незнакомом городе. Городе, который работал по непонятным ей законам. Городе, который уже успел её изменить. Она глядела украдкой из окон на проносящихся по улицам металлических монстров и откуда-то знала, что это всего лишь бесчувственные машины с двигателями внутреннего сгорания вместо сердец, и служат они банальными средствами передвижения. Она знала, что в ходу тут рубли, что жители носят одежду из синтетических тканей, знала фамилию президента и знала, что его скоро будут перевыбирать. В её голове было слишком много незнакомых, чужих, совершенно бессмысленных знаний об этом мире.
А вот этот мир о ней не знал совсем ничего. Как не знал мужчина, у которого она отобрала курицу, пригрозив Жаждущей. Жаждущая! Её смертоносное оружие было по-прежнему остро, и всё же Рехста знала, что для местных сил правопорядка оно – что-то на уровне детской игрушки.
Столько полезной информации об этом городе! Только вот что с ней делать, если единственная причина, по которой тебя ещё не обнаружили – то, что свидетелям твоего существования, скорее всего, никто не верит?..
Куриные кости Рехста завернула в фольгу и отложила: можно будет потом сделать бульон. Прожить на нём ещё пару дней. Потом отобрать ещё одну курицу у другого неудачливого ночного прохожего.
Сколько, интересно, она протянет?
Арахнотавр подогнула под себя ноги, опустилась у стены и прикорнула, подложив под голову свёрнутый белый плащ. Но сегодня ей не суждено было долго спать.

По следам Гены Попова шёл ещё один человек. Он был высок, молод и беловолос. На его довольном юношеском лице играла довольная улыбка. Одет он был в длинный тёмно-красный дождевик поверх строгого костюма; в правой руке держал полосатый зонтик.
Мужчина прошествовал к месту ограбления Геннадия, резко повернулся на каблуках и прошествовал в подъезд заброшенного дома.

Параноидальная и измученная Рехста спать хорошо попросту не могла; сочетание этого факта и природной чуткости помогли ей проснуться резко и вовремя. Она вскочила, подняла голову, огляделась. Термолокация сразу обнаружила вторгшегося в её логово мужчину. Он стоял в дверном проёме в дальнем конце помещения и смотрел на неё. Полосатый зонтик, уже сложенный, незнакомец использовал как трость.
- Кто ты такой? – выпалила Рехста, поднимая с пола Жаждущую.
- Зови меня Мал, - улыбнулся он, бесстрашно шагая вперёд. – Я исполняю желания, и мне не терпится услышать, какие желания есть у тебя.
- Ты видишь, с кем говоришь? – иронично поинтересовалась она, разминая все восемь ног.
- Вижу. С родственной душой. – Кивнул Мал. – Я такой же, как ты. Я не отсюда.
Он заинтересовал её. Может и лгал, конечно…но, по крайней мере, он знал, что помимо “здесь”, было и “не здесь”, в которое ей так сильно хотелось вернуться.
- Я хочу покинуть этот город, - устало выговорила она. – Расскажи мне, как?
- Ты хочешь покинуть этот мир, и ты не сможешь, - печально покачал он головой. – Тебя слишком многие прочитали, Рехста из Цералин.
- Меня прочитали? – ошарашенно выговорила она.
- Да. Но сначала тебя, конечно, написали, и именно своего автора ты должна винить в происшедшем. – улыбнулся он. – С его лёгкой руки ты и оказалась в Москве. Ох, нелегко же тебя было найти!
- Меня ищут? Зачем? – недоуменно переспросила она. – Что вообще за бред ты несешь?
Мал пожал плечами.
- Я тебя искал, чтобы что-то тебе предложить. Чего ты хочешь? Я с радостью тебя к этому приведу. Поверь, тебе лучше пойти со мной, потому что ищу тебя не только я. Я желаю исполнить твоё желание. Другие из наших захотят, чтобы уже ты работала на них.
- Ты понимаешь, как это всё звучит?
- Слишком хорошо. – Скривил губы Мал. – Я ведь был на твоём месте. Но чего ты хочешь, Рехста?
Она задержалась с ответом.
- Ты говоришь, в моём появлении тут кто-то был виноват? Отведи меня к нему. – Потребовала она.

Удивительное дело: им почти никто по пути не встретился, а те, кто встретился, по большей части крестились и убегали. Вероятно, стремились поскорее завалиться в постель или напиться, чтобы проще было себя убедить в нереальности увиденного. Рехста им завидовала: она тоже сейчас была бы совсем не прочь надраться.
Мал многое ей рассказал по пути, и чем дольше он говорил, тем хуже ей становилось. По словам франтоватого мужчины, её на самом деле не существовало. Она была персонажем из то ли мифа, то ли легенды. Персонажем, в которого кто-то слишком сильно поверил, и теперь, покуда этот кто-то был жив, исчезнуть отсюда она не могла.
- Есть способы попроще покончить с собой, - подмигнул ей Мал. – Пришли.
Они стояли перед высоченным цилиндрообразным зданием, прямо на углу перекрёстка двух дорог для металлических монстров на колёсном ходу. “Автомобилей. Уже пора бы и привыкнуть”. Проезжающая машина мигнула фарами и помчалась прочь на совершенно небезопасной скорости; у Рехсты возникло впечатление, что сидящий внутри человек нарушил целую серию правил.
- Там консьерж, - пояснил Мал. – Позволь мне попросить его нас впустить.
Франт подошёл вплотную к двойному ряду застеклённых дверей и принялся стучаться. Открыть-то ему открыли, да вот только как только к дверям подошла Рехста, находящийся внутри мужчина в чёрной форме вытаращил глаза и упал в обморок. Внутрь у арахнотавра пролезть получилось с превеликим трудом, проём был рассчитан только на человека.
- Нам надо будет подняться на лифте, - пояснил Мал. - Ты уже знаешь, что это такое?
- Я знаю столько всего, что уже не понимаю, какие из моих знаний со мной с рождения… - пробурчала Рехста. – Почему ты мне помогаешь, Мал?
Лифт пришлось вызвать самый большой, предназначенный для перевозки грузов. И туда она залезла с трудом. Малу пришлось потесниться и всё равно он оказался зажат меж её ног.
- Такая уж у меня натура. Я предлагаю людям возможности и осуществляю их. Меня любят. Это придаёт мне силы. – пожал он плечами. – Ты скоро поймешь.
- И ты ничего не хочешь от меня взамен?
- Зачем такие меркантильные формальности? Это с людьми я заключаю договоры на крови. С тобой такой фокус не пройдет. Прошьешь ведь сразу насквозь своей иглой. – указал он на Жаждущую. – Нажми кнопку “21”, пожалуйста. Там стёрлось, но ты её найдешь по положению на доске.
Лифт потрясло с минуту, потом дверцы разъехались.
- Квартира…
- …девяносто вторая, - закончила за него Рехста и устремилась по коридору, задевая ногами и руками стены. Её сердце сжимала леденящая душу ярость.
Дверь открылась после того, как она уже в третий раз протарабанила по ней злую дробь. В проёме появился худой, кудрявый юноша в зелёной футболке.
Рехста его убила, не тратя время на разговоры. Пробила грудь Жаждущей, провернула для верности несколько раз, стряхнула труп себе под ноги и на всякий случай нанесла контрольный удар ногой в голову. Вздохнула. Посмотрела выжидающе на Мала.
- Почему я ещё тут? – гневно поинтересовалась она.
- Послушай, но мало же только его убить, - заблеял её спутник, с ужасом глядя на растущую лужу крови. – Ты же понимаешь, что он не только тебя написал, он и распространить это успел. Тебя слишком многие прочитали, помнишь? Ты тут крепко застряла. Ты что-то поспешила…
Цералинка замахнулась. Мала как ветром сдуло. Усталая и разъярённая, она зашла в жилище мертвеца и захлопнула за собой дверь.
Присвистнула. Сердце стучало, как угорелое. Рехста процокала по гладкому полу внутрь, обнаружила на низеньком столике большую чёрную банку с незнакомой надписью и эмблемой в виде золотой арфы. Потянула носом. Одобрительно хрюкнула и отпила. Немедленно скривилась, выплюнула, вылила остатки жидкости на труп.
- Гадость ужасную пьёшь, - прокомментировала она.
По-хорошему пора было валить отсюда. И Мала неплохо бы вернуть, у неё есть ещё вопросы. Она даже вернулась к входной двери, открыла, выглянула: нет, пусто. Собиралась захлопнуть обратно, но тут пискнул лифт. Мгновение – и коридор наполнился людьми в чёрных костюмах и чёрных же очках. У всех в руках было огнестрельное оружие. Чужая память услужливо напомнила о его опасности. Рехста зарычала, но эсток бросила.

Её вывели наружу и немедленно запихнули в закрытый кузов поистине огромного чёрного автомобиля. Повезли. Рехста не бунтовала. Если её на самом деле не существовало, то, может, и смысла не было как-то чему-то сопротивляться. Она пробовала спрашивать, куда её везут и куда подевался Мал, но ответа не получила. Эсток у неё отобрали, даже почистить не дали.
Поездка продолжалась не меньше получаса, а потом Рехсту выгрузили и под прицелами автоматов загнали в длинное, низкое здание с округлой крышей. Ангар? Склад? Её определённо вытащили за пределы густонаселённых районов города. Арахнотавр с интересом оглянулась: всё же какая-никакая, а смена обстановки, да и воздух свежий. Жалко, что она не успела обыскать квартиру убиенного паренька на предмет наличия пищи.
Ангар был уставлен какими-то контейнерами, ящиками, техникой и цистернами: оружия ей не вернули, и ничего, что в качестве такового могло бы сгодиться, она не видела. Хотелось пить. Алкоголя. Она пожалела, что вылила мерзкое горькое пойло из чёрной банки с золотой арфой, надо было перетерпеть и допить. Градус там, конечно, низкий, но Рехста по опыту знала: её настроение напрямую зависит от концентрации спирта в крови, и, если бы та сейчас была хотя бы на пару процентов повыше, ей было бы значительно веселее.
А сейчас телом завладела туповатая апатия. Может, Рехста и была чьим-то вымыслом, только вот происходящее сейчас на дешёвую и глупую фантазию походило куда сильнее, чем вся её жизнь до прибытия в Москву. “Попала чёрт пойми куда и не могу ни в чём разобраться. Я – попаданка. Слово-то какое дурацкое получается!”
Слух и термолокация одновременно оповестили её о том, что в ангаре открылась боковая дверь. Показалось несколько человек. Двое – мужчина и женщина в уже знакомой чёрной форме – остались у двери с автоматами наперевес. Третья - невысокая, прямо-таки миниатюрная рыжеволосая дамочка в тёплом тёмно-синем плаще, брюках и сапогах на толстом каблуке - уверенным шагом направилась прямо к Рехсте. Приблизилась она на расстояние порядка пары метров. Придирчиво осмотрела арахнотавра живыми синими глазами. Поджала губы, вздёрнула бровь. Рехста плохо оценивала людской возраст на глаз, но незнакомка была старше её.
- Привет, - настороженно бросила цералинка, пробуя лёд. – Вы кто?
- Меня зовут Нира, - просто отвечала женщина. Голос у Ниры был приятный. Он располагал. Рыжеволосая вообще обладала крайне располагающей внешностью. – А ты, значит, Рехста.
Арахнотавр незамедлительно соединила точки в логическую цепочку.
- Ты тоже не отсюда, - повторила она услышанную недавно формулировку. – Как я. И Мал этот.
- Амалур? – рассмеялась её собеседница с нотками презрения. – Умоляю! Я совершенно точно совсем не как Амалур. Но ты права, мы все тут оказались примерно одним и тем же образом.
- А эти, с тобой, тоже не отсюда?
- Нет, эти – здешние. Они на меня работают.
- А Мал… Амалур…
- Нет, он – сам по себе, как и большая часть наших с тобою собратьев по несчастью, - вздохнула Нира. – Хотя, по правде говоря, отыскала я тебя благодаря нему. У меня за ним слежка.
- А зачем ты меня искала? – туповато поинтересовалась Рехста. – Он вот желание мне хотел исполнить. Ты тоже исполняешь желания? 
“И предупреждал, что какие-то другие будут хотеть, чтобы я работала на них…”
- Да. Преимущественно – свои. – подмигнула ей Нира. – Тебе, на самом деле, повезло. Если бы не я, тебя бы уже на следующий день наконец обнаружили московские полицейские, а уж что бы там дальше с тобой случилось, и представить страшно! Тут либо расстрел, либо вечность в стенах биолаборатории за семью замками!
- Спасибо, - нехотя выдавила из себя Рехста, скосив глаза на телохранителей у двери. Благодарность была неискренней, но какой смысл артачиться? От этой парочки и их автоматов исходила явственная угроза. Она не слишком хорошо сочеталась с обаятельностью рыжеволосой крошки, и цералинка пока не знала, принимать ли присутствие ребят с оружием за недвусмысленный намёк или необходимую предосторожность со стороны собеседницы. – Так почему я всё-таки здесь тогда?..
Пухлые губы Ниры опять изогнулись в улыбке. Цералинка никак не могла разобрать, приветливая она или издевательская.
- Потому что я считаю, что нам стоит держаться вместе. Нам, нездешним. Проявляю гостеприимство по отношению к ещё одной незадачливой гостье этого странного и чужого мира.
Рехста ей, конечно, не поверила. Нира наверняка на это и не рассчитывала: улыбка на её лице растягивалась всё шире и шире.
- На самом деле я, конечно, просто предпочитаю держать таких как ты, на виду. – озвучила рыжеволосая очевидную, в общем-то, мысль. – Иногда вы представляете угрозу, иногда – полезную информацию, иногда из вас получается хорошее подспорье. Я прочитала твоё досье, Рехста, и мне кажется, что ты относишься к третьему случаю.
- Моё досье? – туповато переспросила Рехста.
- Ну да. – Нира запустила изящную руку, затянутую в гладкую кожаную перчатку, в сумочку, и выудила оттуда несколько сцепленных и сложенных вдвое листов бумаги. – Почитай вот, кстати.
Рехста приняла листы бумаги так, как будто это была ядовитая змея. Открыла. Пробежалась по словам глазами. И с каждым новым словом ей становилось всё хуже.
- “Не любила нести ответственность”, - прошептала она одними губами. – “Жестокость… Шовинистка…” Это что вообще такое?
- Радикальная ненависть ко всем, кто на тебя не похож, - сладко улыбнулась Нира.
- “…Не делает первого шага… трусиха… воспалённое сознание… стрессовое расстройство… подвержена чужому влиянию…” – на этом моменте она скомкала листы и жалобно взглянула на Ниру. – Это что, всё правда? Это вот так про меня написали? Не зря я его убила.
- Правда это, или нет, я не знаю, - пожала Нира плечами, и у арахнотавра на душе отлегло. – Но ты же самую чушь выделила. Мне больше понравилась секция, где описаны твои богатые таланты. Я могу помочь найти им применение. – глаза женщины озорно блеснули. – Помогу найти своё место.
Рехста потупила взгляд примерно на полминуты. Принялась рассматривать собственные руки. Взглянула на телохранителей с автоматами. Представила смертоносное оружие в собственных руках.
- Я, наверное, соглашусь, - проблеяла она, не поднимая глаз. – Вы только накормите меня.

Несколько позже арахнотавр обнаружила себя в рабочем кабинете Ниры, где она чуть не чиркнула по потолку хитиновыми гребнями. Рыжеволосая расположилась в высоком и удобном кресле. Арахнотавр присела на собственные ноги через стол от неё. На столе была огромная тарелка с печеньем и не менее огромный же термос с чаем. Рехста побоялась заикнуться о том, что она предпочла бы шмат жареного мяса с кровью и бутылку вина.
Печенье она начала уничтожать с прямо-таки поразительной скоростью. Нира ограничилась чашечкой чая.
- Итак, - сцепила она пальцы. – Как я уже говорила, у тебя, Рехста, есть таланты. У меня есть идеи по поводу того, как их можно использовать. С пользой для нас обеих.
Рехста кивнула.
- Помимо расположенности к насилию и полному отсутствия моральных принципов, у тебя есть достоинство невозможности твоего существования. Случайный свидетель…тебя в деле отправится в психушку, если будет слишком рьяно настаивать на твоём существовании. – рассуждала Нира.
Цералинка не разделяла её уверенности.
- А твои люди? Такое чувство, что меня человек двадцать из твоих молодчиков успели разглядеть. Не многовато ли свидетелей существования арахнотавра? – пробормотала она с набитым ртом.
- У меня есть свои методы разубедить их в реальности уверенного, - усмехнулась её собеседница, опасно блеснув синими глазами. На какой-то миг Рехста в них утонула. – Но на самом деле мы просто поможем тебе принять человеческую форму. Амалур так и поступил, знаешь ли. Ему было проще, но и у тебя получится.
- Человеческую форму? – переспросила цералинка с крайней степенью отвращения в голосе.
- Не кривься! В городе вроде этого её иметь полезно, и научиться её принимать не так уж сложно. Ну, я так думаю. Мне никогда не приходилось самой об этом заботиться, сама понимаешь. Жду не дождусь увидеть, что за девушка из тебя получится без всех этих…ног, брюха, рогов. – взмахнула Нира рукой. – Когда придёт время действовать, будешь превращаться обратно, не волнуйся. Тебе наверняка могут потребоваться твои дублированные органы, сила, тепловое зрение и Узоры. Кстати, о последних. Они у тебя работают? Ты проверяла?
- На насекомых – да, - чуть помедлив, отвечала арахнотавр. – На людях не проверяла.
- Проверим. И мерки с тебя возьмём, но это завтра. Ох удивится портной! А как превратишься, надо будет отправить тебя по магазинам… - рассуждала Нира вслух. – Ты мне вот что скажи, кстати. Зачем ты убила того товарища, который, ну, тебя написал? – мотнула она головой в сторону комка бумаги.
- Я не так поняла Мала и думала, что я смогу вернуться таким образом обратно.
- О, ты поняла его именно так, как он и планировал, простодушная моя…
- Нира?
- Да?
- Как вы с этим живёте?
Рыжеволосую вопрос застал врасплох, с лица на краткий миг исчезла благодушная маска.
- С чем?
- С осознанием того, что вы – всего лишь пара листов текста на бумаге, - осторожно молвила Рехста, схватившись опять за скомканную распечатку. – Я…я читаю это и вижу просто слепленное из чего попало существо без реального прошлого. Без цели. Это как…какое-то хаотичное нагромождение какой-то откровенно отрицательных, чёрных фантазий. Зачем он меня такой придумал? Зачем?..
Нира резко поморщилась и покачала головой.
- “Зачем он такой меня придумал”, - передразнила она. - Какая разница? Это всего лишь бумага. Ты – тут, я тоже тут. Нам надо действовать, выцарапывать себе место под солнцем, пока этого не сделали другие вроде нас. Что ты тут разводишь?
- Не знаю, - грустно пожала Рехста плечами. – Я поняла вас. Я принимаю ваше предложение.
Позже, ложась спать, она думала, что долго ещё не сможет избавиться от размышлений о невероятной плоскости собственного естества и бесцельности своего существования. В сердце её всё сильнее разгоралась ненависть к уже мёртвому писаке, который решил создать персонажа вроде неё – никому не нужного, никем не любимого монстра, которая в жизни переживала одни лишь трагедии и никогда не была способна за себя нормально постоять. Это описание Рехсты внушало ей отвращение, и она почти пришла к тому, чтобы разорвать к чертям бумагу, плюнуть на Ниру и её большие планы и отправиться себе восвояси, писать новую историю Рехсты из Цералин. Рехсты, которая не будет кровожадной тварью из темных и сырых пещер. В этом новом мире она пробьётся самостоятельно, проявит в себе лучшее и докажет мёртвому юноше, что она может кем-то куда уж большим и лучшим.
Но потом ей принесли подарок от Ниры – бутылку отличного красного вина – и всё вернулось на круги своя. Самостоятельно куда-то пробиваться сложно, страшно и лень. А Нира эта, похоже, знала, что делала. Так что Рехста просто налакалась и крепко уснула.

Жертвоприношение

Мы с Торвальдом бежим чуть ли не в обнимку. От усталости подкашиваются ноги. Голову мутит от насытивших воздух запахов дыма, пепла и крови. За вздымающимися, кажется, до небес языками пламени не видно ни наших людей, ни скрелингов, ни знамён, ни даже драккаров…и только смешавшиеся в какофонию безумные вопли боли и звон металла напоминают о том, что мы тут не одни, и весь этот ужас всё ещё продолжается.
Они пришли ранним утром – вымазанные боевой раскраской, с перьями в густых чёрных волосах, с птичьими криками и наточенными копьями. Мы насмехались над их неспособностью выковать хороший топор или меч, но, оказывается, смазанный ядом наконечник стрелы или копья убивает ничуть не хуже – надо только знать, куда бить. А уж это они знают.
Они пришли и принесли в первое поселение нашего народа в Винланде огонь. И теперь этот огонь гонит нас к нашим верным драккарам в слепой надежде на то, что их ещё не успели сжечь.
Торвальд кричит; из его лодыжки вырастает вдруг дрожащая чёрнооперённая стрела. Он падает, увлекая меня за собой. Краем глаза замечаю, как из пламени справа выступает краснокожая рослая фигура; скрелинг отбрасывает в сторону лук и бежит к нам с копьём наперевес. Я откатываюсь в сторону, пытаюсь нашарить на поясе нож. Налётчик игнорирует меня; тем редким женщинам, что отважились пуститься в путешествие с Торвальдом, наверняка уготована невесёлая доля рабынь. Он встаёт над моим возлюбленным, заносит копьё…и время замедляет свой ход. Я так и вижу, как могучий Торвальд рывком поднимается с земли, перехватывает оружие противника, или же использует его как опору, чтобы подняться. Мне хочется верить, что так оно и будет, что Один вдохнёт свою ярость и свою силу в жилы сына Эрика Рыжего. И в моих глазах это почти происходит.
Но иллюзия рассеивается: Торвальд вздымает руки, напуганный и беспомощный, из глаз его льются слёзы, а губы искривляются в бесполезном вопле о помощи. Секундой позже копьё скрелинга пробивает его трусливый рот, и тогда во мне что-то разрывается, разбивается; я молнией вскакиваю на ноги, налетаю на врага, опрокидываю его наземь и долго, с чувством бью головой о первый попавшийся камень. Я что-то кричу. Я плачу. Я смеюсь. Он испускает последний дух, и я, смертельно усталая, возвращаюсь к Торвальду. Копьё, пригвоздившее его голову к земле, так и торчит прямо вверх, и есть в этом что-то слегка непристойное. У меня не хватает сил, чтобы его выдернуть. Зато хотя бы стрелу из его ноги я достаю. Устраиваюсь на земле рядом со своим вождём, своим возлюбленным, глажу его русую шевелюру и смотрю вместе с ним в задымленные небеса. И глаза у нас, наверное, одинаково невидящие.
Через целую вечность нас там находят выжившие соратники, которым удалось-таки отбить атаку скрелингов. Когда Торвальда сжигают, все они дружно поют о великом герое, который теперь, несомненно, пирует в Вальхалле. Но в Вальхаллу валькирии забирают героев – а я помню трусость, которую перед лицом смерти проявил Торвальд. Я знаю: он теперь томится в плену Хель.

***

Я думала, мне никогда не придётся повидать Винланд вновь – но вот прошло десять лет, и я снова в этих землях, совсем чуть-чуть южнее тех мест, где погиб Торвальд. Его неудача не остановила мой народ от новых попыток: сначала Гудрид, невестка Эрика Рыжего, плавала сюда торговать, и вернулась живой, а теперь вот Фрейдис Эриксон, сестра Торвальда, решила пойти дальше. Уже год прошёл с тех пор, как она впервые ступила на скалистый берег Винланда, и азарта в ней с тех пор прилично поубавилось. Уж не знаю, в чём дело: может, во Фрейдис просто недостаточно харизмы, а может, ей не благоволят её боги. Как не благоволили они Торвальду. Потому что он оказался трусом? Или трусом он стал, уже лишившись их поддержки? Я на удивление много времени стала проводить за подобными размышлениями. Мне не нравятся обе версии. Я не хочу верить, что я любила – и, как ни печально, всё ещё люблю – труса.
Наше поселение обнесено частоколом, в частоколе сделаны высокие, красивые ворота, и на воротах вырезан лик Хеймдалля. И две недели назад по утрам в этих воротах стали находить стрелы скрелингов. Первые торчали у самого их подножия, а сейчас они подбираются уже вплотную к изображению Златозубого. Нет никаких сомнений, что терпение винландских аборигенов иссякает. Я их прекрасно понимаю. Моё иссякло давным-давно – хотя по другим причинам.
- Придётся уходить, - цедит Фрейдис, глядя на очередную стрелу. Мы – то есть сама Эриксон, я, Дан, Хальфдан, Сигурд и Рагнар, - стоим с внешней стороны частокола и рассматриваем испещренные следами от стрел створки.
- Уходить, - вторю я, прекрасно слыша, что мой голос похож на воронье карканье. – Это ведь оскорбление, Фрейдис. За такое надо платить.
- Я не развяжу войну. – заявляет она категорично.
- Войну уже развязали скрелинги, - говорю, подходя к воротам. Выдёргиваю стрелу. Демонстрирую её Эриксон. – Мы пришли к ним с миром, а они над нами насмехаются. У нас несколько сотен людей, каждый из которых стоит десятка скрелингов, и если мы захотим – мы возьмём своё.
- Нет в Винланде ничего “нашего”. – гнёт свою линию Фрейдис.
- Есть. Кости и кровь тех, кто отдал свою жизнь ради того, чтобы ты могла сюда приплыть и продолжить их дело. Во славу своих богов и на благо своих потомков.
Дочь Эрика Рыжего бросает на меня очень долгий, внимательный взгляд, поджимает недовольно губы; потом, пожав плечами, поворачивается к Хальфдану.
- Отправляйся к скрелингскому вождю, друг мой. Верни ему его стрелу и скажи, что мы отчаливаем. Трагедии, подобной той, что произошла с моим братом, не повторится. Если наш народ и захочет взять себе Винланд, то пусть этим занимается кто-то другой.
У неё ещё достаточно сохранилось авторитета, чтобы её слова пока что считали за мудрость, а не трусость. Да и жрец наш, Балунг, вторит каждому её слову. Хальфдан – умудрённый годами, спокойный мужчина – берёт стрелу, кивает и отправляется собираться в свой недолгий поход.

Его тело находят разведчики уже ближе к вечеру: они приносят его на самодельных носилках, опускают посреди центральной площади поселения. Собирается толпа. Брат Хальфдана, Рагнар, в ярости мечется из стороны в сторону, размахивая своим огромным топором и выкрикивая что-то бессвязное. Он сейчас похож на легендарных берсерков: массивный, полуголый, рыжий, рвущий на себе волосы от горя и готовый убивать, не зная ни устали, ни совести. Отличный символ.
Я выступаю из толпы, покашливаю, потом кричу, привлекая к себе внимание. Они знают, кто такая Рехста, они знают, что она в Винланде не в первый раз. Я демонстративно смотрю в мёртвые глаза Хальфдана. Провожу рукой по заляпанным кровью волосам.
- Скрелинги опять пролили нашу кровь, - каркаю я хрипло. – Десять лет назад они убили Торвальда Эриксона и большую часть его дружины. Я была там…
Сквозь толпу пробивается Фрейдис. На её лице – занимательно глупое выражение полной растерянности. Она смотрит на тело Хальфдана с приоткрытым ртом, потом прочищает горло, пытается меня перебить – но её спокойный, размеренный, чёткий голос не в силах совладать с рёвом окруживших тело Хальфдана людей. Я даже не знаю, слышно ли им меня. Наверное, да, потому что избирательный человеческий слух имеет свойство выцеплять из шума то, что хочет услышать.
А потому я продолжаю.
- Я была там! Я билась за Торвальда! И я надеялась, как и все вы, что его сестра не даст памяти о нём кануть в Лету и не окажется мягкотелой, податливой торгашкой вроде Гудрид! Но вот сегодня она приказала нам собирать вещи, оснащать драккары для пути домой, драпать, поджав хвосты, пока скрелинги не пришли сюда и не перестреляли нас, как крыс! Но я не побегу. Я – норманн, как и все вы, и Хальфдан был норманном, и я хочу, чтобы скрелинги заплатили за его кровь и за свою наглость! Мы – норманны, мы пришли в Винланд и Винланд станет нашим, во имя Одина! За Торвальда Эриксона!
Сколько ничего не значащих слов! Но они делают своё дело: мои заведённые соратники гурьбой устремляются собираться в бой. Фрейдис чуть с ног не сбивают: дочь Эрика Рыжего, потеряв всякую надежду проконтролировать ситуацию, тушуется и прячется в своём шатре, пока гнев толпы не обрушился на неё.

***

Наше безумие неукротимо, наша жажда крови – ненасытна: девятым валом проносимся мы по ближайшим поселениям скрелингов, топя жалкие хижины в крови и не оставляя в живых ни женщин, не детей. А потом схватки начинают даваться со всё большим трудом, всё больше съезжается раскрашенных краснокожих со всех окрестностей, и потихоньку Рагнар, Дан, Сигурд и прочие начинают понимать, что Винланд ими прямо-таки кишит, и у нашего маленького похода с самого начала не было шансов эти земли удержать. Но мы не отступаем. С именами Асов на устах мои сородичи бросаются во всё новые безнадёжные схватки и умирают – отрядами, дюжинами, поодиночке. Я и сама не сторонюсь схватки. Я вспоминаю напуганный лик Торвальда, вспоминаю, как исказились его черты, когда он осознал, что умирает трусом, и заставляю сделать себя ещё один шаг и ещё один удар. Звуки боя служат музыкой для моих ушей: я напоминаю себе каждый раз о том, что наш мстительный поход богоугоден. Что наши братья и сёстра смотрят на нас из Вальхаллы и приветствуют каждого, кого благородные валькирии поднимают на небеса Асгарда.
Но ряды наши редеют, и на седьмой день я понимаю вдруг, что осталась совсем одна. Может, где-то ещё и есть живые – готова поклясться, что слышала голос Сигурда каких-то пять минут назад! – но я с ними разминулась. У меня страшно болят сбитые в кровь ноги. Я останавливаюсь у весело журчащего ручейка. У воды розоватый окрас и солёный привкус.
Скрестив ноги, усаживаюсь близ ручейка, исследую свои раны. Одна – рубленая, на голове, мне совсем не нравится. Она болит. Я чувствую, как под пальцами, хлюпая, ползает туда-сюда лоскут кожи.
Сбоку раздаётся стон. Под высоким, незнакомым мне деревом обнаруживается Рагнар. Каким чудом он сюда дополз и когда – мне неясно. Я улыбаюсь ему, понимая, что он уже не жилец – количество крови на траве сомнений не оставляет.
- Знаешь, это же я всадила стрелу в морду твоему брату, - признаюсь я Рагнару. – Другого варианта заставить вас собрать в кулак своё достоинство и пойти на скрелингов боем уже просто не было. Я его окликнула. Он видел, кто в него стрелял.
Лицо Рагнара бледнеет – надо же, я не думала, что там ещё оставалась способная отхлынуть кровь.
- Но теперь мы покрыли себя славой и все вместе попадём в правильное место на небесах. Не уйдём отсюда трусами. Oтомстим за Торвальда. Ты знаешь, что он перед смертью обделался? Ты знаешь, как сильно он боялся, берсерк? Он боялся так сильно, что его забрала Хель, я почти видела её сине-белую морду над его трупом, она вдыхала его дух… Но мы не пойдём за ним. Почтили его память – и хватит с него.
- Бояться не стыдно, глупая ты дрянь, - рычит Рагнар. – Любой боится смерти. Торвальд смотрел на нас, дураков, из Вальхаллы, и пировал с самим Одином, и беспокоился о своей сестре.
- Я смерти не боюсь, - возражаю, пожав плечами.
- Это потому что ты и есть сама смерть, а мы не поняли, - хрипит он на последнем издыхании. – Ты – посланница Хель. Её грязная, жалкая, гадкая жрица. Мы не захватили Винланд, мы не порадовали наших богов, не отомстили за Хальфдана… - его рука сжимается на рукояти топора, но встать он уже не может. – Мы просто порадовали Хель. Но, слава богу, я сражался не за неё, и потому, может, удостоюсь хотя бы Фолькванга. А вот когда эта гнойная язва на твоей башке доконает тебя, Рехста, будь уверена, Хель за тобой явится. За тобой. И только за тобой.
Я поднимаюсь, нетвёрдым шагом приближаюсь к Рагнару, без лишних слов вонзаю меч ему в живот. Не уверена, что успела убить его до того, как он сам испустил дух. И не останавливаюсь. Бью ещё раз. Ещё. Продолжаю, покуда сквозь дыры в животе не начинают вываливаться кишки.
Но измывательства над трупом не способны отменить сокрушающей правоты его последних слов. Измотавшись вконец, усаживаюсь рядом с Рагнаром и жду собственного конца. Со страхом, как и Торвальд.
Я всё запоздало понимаю и оттого начинаю реветь, как девчонка.
Вальхалла уготована героям. А из всех норманнов, погибших в Винланде, только одна женщина такого звания недостойна. Та, что устроила величайшее в истории наших сюда походов побоище. Величайшее – и абсолютно бессмысленное. Мне не суждено обрести вечную славу, как не суждено вновь повидаться с Торвальдом. В тьму Хельхайма я заслуженно отправляюсь одна.