В башке звенело, неумолимо и безжалостно... Дизориентация никак не отпускала, Кихад словно висел в пустоте, или это было падение? Но первая осознанная мысль, что прорвалась сквозь эту пелену забвения резанула похлеще клыков кайнде...
У него снова отобрали добычу! Его славную охоту прервали уже во второй раз!
Кихад уже знал что будет дальше, однажды, нет, уже дважды он испытал это чувство невесомости, и точно знал, что его снова куда-то переместили. И в этот момент глаза резануло светом. Ярким, почти ослепляющим. Кихад словно на стену напоровшись отшатнулся назад. Скорее всего именно это и уберегло яута от падения с крыши здания. Он сделал шаг назад.
От осознания того, что с момента попадания в этот странный мир, у великого охотника, всё идёт на перекосяк, в глазах снова побагровело.
Он не смог помочь переродившемуся матриарху, не смог убить хвостатого шамана, чьим трофеем уже грозил, и наконец, потерял такую маленькую, но достойную великих охотников, Хоротхайю. Злость застила взор, злость на этот мир и на себя, что не сможет поохотиться с этим матриархом. Яут посмотрел  вниз где кричали и возились, словно кучка наездников, уродливые существа, коих в этом мире было очень много. Но они были там, внизу, а крови яут жаждал здесь и сейчас. Движение за спиной отвлекло охотника и он обернулся, в багровом мареве он увидел две алых фигуры. Добыча была рядом! Перехватив клинки удобнее, Кихад взревел предвещая славную охоту!

Кихад.

Подобно одному небезызвестному барону, вытянувшему себя за космы из болота, магичка успела в полёте прихватить саму себя магической рукой, и лишь благодаря тому не грохнулась всей тушкой на переломанные руки, а вполне цивильно приземлилась. На спину.
Наверное, ей следовало сейчас окаменеть от страха – видят мёртвые, у нее было на это право.
Она пыталась остановить мертвячку неискалеченными бесплотными дланями – но кости стройного умертвия будто налились свинцом, и магия не сдвинула её ни на волос. Она призывала больше Света, латая дыры в его истончавшемся полотне, точно искусная прядильщица – но это было бессмысленно. Некромантка прошла сквозь барьер, не поведя бровью. Зачем же она угрожала, шантажировала, заставляла убрать его по своей воле, если он не был преградой? Почему Свет остановил невесту мертвых на болоте, но не сейчас?
Нира не знала. Всё, что она успела – подменить камни, за которыми охотились рыжие. Настоящие были зажаты в телекинетической руке; около скелета же валялись осколки стекла и обломков разрушенной стены, обрамлённые пеленой иллюзии.
Подогнув ноги и напрягая пресс, чародейка с трудом поднялась. Щеки были мокрыми от слёз, но вряд ли это было заметно, вряд ли это было важно. Густой свет, который источала вся её хрупкая фигура, инфернально-ярко освещая пыльный погреб, жрица направила и внутрь – чтобы начал сращивать раздробленные кости. Боль в руках всё ещё была невероятной, сводящей с ума. Нире показалось, что её сейчас вывернет. Ее действительно слегка тошнило. Едкая, отдающая вином щекотка, которую она сумела затолкать обратно в глотку, перегнувшись вперед. Это скоро пройдёт. Нужно держаться. Показывать свою боль – значит напрашиваться на новую. Этому ее здесь научили. Научили как следует.
Нира подняла взгляд на самодовольную Присциллу, и жестко выпрямилась, откинув плечи назад, вытянув длинную тонкую шею и гордо задрав острый подбородок. Внезапно она показалась на полголовы выше, чем была.
— Знаешь, что общего у всех невест, моя дорогая? День их бурного, тщеславного торжества всегда заканчивается одинаково. В конце концов их, надменных, всех поимеют – бурно, толпе на потеху, - ведьма ухмыльнулась, и в крайне похабном жесте толкнулась языком в свою щеку, - Но коль у тебя свербит, чтоб на это поглазели и те пятеро дурёх, я твой фетиш не премяну удовлетворить!
Светлоокая сплюнула себе под ноги, мельком пожалев, что не успела стащить сапоги с трупа эльфа. Нира пыталась снова придать сил завесе из света, разжечь её ярче, оттолкнуть мёртвых обратно – но преграда лишь гасла, сколько ни пыжься. А гнев и уязвлённая гордость кричали, что она должна отыграться! Дать этой суке на орехи! Показать ей!!!
Но они уже всё друг другу показали. В трущобах Сарната воровка усвоила привычку при встрече с человеком заранее думать о том, как можно его уложить. В данном случае следовало просто иметь невесту мёртвых на своей стороне – или бежать от неё, бежать со всех ног. Присцилла сильнее. Нира в отчаянии смотрела, как легко возрождалась из праха третья рыжая ведьма. Прямо посреди того самого света, который недавно её сжег. Нет никаких сомнений – некромантка сегодня получит желаемое, а вдова может лишь тянуть время и смотреть на это, кипя от бессильного гнева.
Но, по крайней мере, её ведь пообещали не убивать, верно? Она может хотя бы узнать, что задумала мертвячка, и…
Вся эта затея внезапно показалась ей ловушкой. Однако здесь все казалось ловушкой – и это даже хорошо, сказала она себе. Именно в тот момент, когда ты решишь, что ты в безопасности, ты сделаешь свою роковую ошибку.
С чего бы вдруг Присцилле её щадить? Всего несколько часов назад, на болоте, невеста мёртвых разрубала её надвое едва завидев, без лишних разговоров. Оскверняла её Свет. А тут, гляди – убить не пытается, иллюминацию просит по доброй воле убрать, почти вежливо – всего-то пару косточек ломает, ерунда ж сущая. Зачем? Нира для чего-то нужна ей живой? Её свита отчего-то пыталась удержать её тут до прихода хозяйки. Явно не для того, чтоб Нира тут просто помешалась да поразвлекала их. Что коварного уготовала ей Присцилла? Что ей может быть выгоднее, чем мгновенная смерть противницы? Неужели она хотела как-то использовать её? Нира зажмурилась.
Может, правильнее было бы оставаться тут до последнего. Задерживать некромантку так долго, как получится. Бросаться ей в ноги, прятать в мусоре ключ-камни, лишь бы выиграть пару минут, чтобы…
Чтобы что? Умереть героической идиотиной?
«Высокие идеалы и реальность – как вода и масло. Они плохо смешиваются»
Разве она имела право так бессмысленно рисковать своей жизнью, слепо надеясь на милость врага? Чем это лучше того раза, когда О’Берн вспорола себе глотку ножом? Чем это лучше, чем если бы она продолжала безвольно висеть, приклеенная к стене, ожидая конца? Такое же самоубийство. Нира знала: однажды она самолично прикончит мерзавку. Она это видела. Но будет это не здесь и не сейчас.
Чародейка обернулась и незримой рукой вставила самоцветные камни в трон – но иллюзия скрыла начавшееся движение. Свет же, совсем не иллюзорный, окутал на этот раз Нико – если уже не сожжет, то, может, хотя бы ненадолго задержит? Ну, уж наверняка разрежет ленты, которым он схватил бородача.
Жаль было своих незадачливых спутников. Жаль Рене, которая ещё недавно была к ней так добра. Ей правда хотелось отплатить добром – но осталась ли в той черепушке прежняя Эскорца? Жрица не в силах ей помочь – она могла срастить сломанные кости, но не могла по-настоящему излечить надломленный разум. Может, бешеную псицу получилось бы какое-то время удачно держать на коротком поводке принуждения, но она вцепится чародейке в горло в тот же миг, как рыжая ослабит хватку.
Оставлять Шаоя ещё труднее. Каким образом невеста мёртвых взяла его под свой контроль? Неужели дреней правда умер, спасая её? Ведьма готова была принять его любым, хоть живым трупом. Но ведь контроль некромантки над нежитью простирался гораздо дальше пределов одного подвала. Если её воля окажется сильнее, чем приказ менталистки, и если Присцилла прикажет паладину пойти против ведьмы… Ей придётся сжечь его. От одной мысли дурно. Нет, торговка не хочет подвергать друга такой опасности. Ему безопаснее быть вдали от неё, как бы горько ни было это признавать. Он из-за неё уже достаточно настрадался; пусть ведьма хоть не станет его лишний раз изводить, чтобы Нире досадить. И лишь ненадолго перед лазурным взором мелькнула иллюзорная записка: "Прости. Я иду в Инь-Янь"
Что же до Бушера… Непредсказуемый, хитрый, жестокий громила? Вполне способный раскроить ей голову просто за то, что она тоже магичит? Привычная для воровки компания. Всяко лучше, чем блуждать одной, с переломанными руками.
- Бушер, оставь это, - негромко приказала ведьма – и в голосе снова звучало что-то такое ясное, такое повелительное. Приказ, которому верзила не смог бы воспротивиться. – Следуй за мной. Не шуми. Ничего не бери.
Даже если они своруют камни и сбегут с ними, сколько времени понадобится Присцилле, чтобы снести трон? Сколько времени займет отправить бесчисленный поток покорных душ искать их? И сколько этой высокомерной жалости у некромантки останется, когда она их настигнет?
Вряд ли эти пять минут того стоят. С "девчонкой", если эти располовиненные останки были ею, та же история.
Схватив одной бесплотной рукой выроненный в коридоре фолиант, другой – валявшийся рядом факел Рене, магичка сотворила ещё один мыслеобраз: в дверном проёме нарисовалась как бы иллюзорная картина, занавеска - на этом иллюзорном холсте для находящихся в коридоре и трон, и Нира, и Бушер оставались бы на своих местах (но не выглядели замороженными статуями); но если бы кто-то подошел и перешагнул через эту "плоскость", то увидел бы реальность. Там жрица без прощаний скрылась в открывшемся темном узком ходе. Это было страшно и тяжело, но Нира была твёрдо уверена, что поступает верно. Она пойдёт туда, где сможет больше, чем изображать сердитого жертвенного ягнёнка.
После Карлиониса некромантка наверняка возьмётся за близлежащий Инь Янь – может, если успеть добраться туда раньше, то получится встретить её достойнее? Понять, как разжечь Свет сильнее, чтобы он вновь вредил нежити? Может, город и жителей успеют хоть как-то подготовить, эвакуировать? Послать весть другим золотым драконам? Разыскать других жриц? Магичка не знала, как ведутся войны – не выпадали на её век. Но проигранная битва не означает проигранной войны, так ведь пишут?

Нира О’Берн

Про "необычное местечко", Фандлинг верно заметил. Гоблину ещё ни разу в своей жизни не доводилось видеть висящий на дереве дом. Ветром что ли его туда задуло? Или великан какой пошутить решил?
Зелёный вытянулся, стоя на задних лапах, стараясь рассмотреть странное здание получше, чтобы решить для себя, стоит ли вообще туда соваться.
С одной стороны, бородач был прав - там, наверняка, найдётся что-нибудь интересное для коллекции контрабандиста, но с другой...
- Гор-гуулья? - обернувшись и с ужасом глядя на Питера, переспросил Денлакк. Затем вновь скосил взгляд на странный дом и нервно сглотнул застрявший в горле ком. Кто есть такая "Горгулья" он не знал, но само слово звучало на его взгляд, как-то слишком устрашающе. - Нет! Нет-нет-нет! - тот час отмахнувшись сразу двумя лапами, со всей категоричностью заявил он. - Денка не быть глупый червяк. Нет! Денка не лезть гнездо голодный птичка - Денка идти дальше!
К тому же, как оказалось, чтобы подняться, нужно было просить разрешение у деревьев, а это ну совсем уже глупости какие-то. Ибо, ну кто, в здравом уме, станет доверять этим безмозглым деревяшкам?
Воришка нахмурился и скрестил лапы на груди.
- Деревья - злой быть. Ударить Денка, раз. По морде ветка бить, два. Денка не доверять тупой деревяшка. Нет. - продолжал вредничать зелёный, по прежнему настаивая на своём, но при этом, внимательно наблюдая за действиями остальных членов компании.

Сажа, металл, едкий дым и горящая плоть - запахи эти неизменно возвращались, преследовали, врезались в рассудок, оставляя позади саднящую борону. Со временем ее заволакивал туман; память истиралась в потоке десятилетий, исцеленные Светом раны исчезали, не оставляя шрамов, и казалось уже что нет в том поле ни дыма, ни огня, ни коварных оврагов.
"Но я помню. Я все помню."
Он не забыл, как его совсем еще мальчишкой толкнули в криокамеру, спасая от пламенного хаоса, что пожирал все сущее. Не забыл, как странно было видеть имена родителей среди погибших - и знать, что, как и сотни других, обязан им жизнью. Помнил, как, едва дав клятву защищать и жертвовать, то же получил взамен, и как больно было оттого, что убили тогда не его - и как нужна была купленная кровью победа.
У каждого в его ордене была цель - четкая, ясная, бессловесная. За нее каждый из них был готов отдать жизнь, не задумываясь - но цена зачастую была куда выше.
Как и сейчас. Он мог - должен был - выжить; упирался в стену, стараясь совладать с потоком огня, держал за загривок острый звериный ужас, толкавший прочь, вбок, вниз, хоть куда-нибудь - лишь бы не смотреть в лицо надвигающейся боли.
Раскаленный воздух жег кончики ушей. Пламя металось по плечам, геенной дышало сквозь щели доспеха. Что-то крикнула Нира. Он разобрал не сразу, было по привычке улыбнулся - и вздрогнул, настигнутый прорвавшим эгиду огнем. Языки взметнулись по пшеничной гриве, воздух наполнился гарью, разум - раскаленно-болезненной вспышкой. Могучая фигура согнулась, заскрипели стискиваемые в отчаянной борьбе перчатки, заглушая тихий стон.
"Нельзя... Нельзя сдаваться. Я справлюсь. Я должен справиться."
Он сжал зубы, медленно втягивая горький воздух. Голова кружилась, к горлу подступал комок, а шею жгло так, что неясно было, где жар становится холодом. Что-то коснулось щеки, заставляя приоткрыть слезящиеся от дыма глаза.
"Нира"
Слова долетали до него как сквозь толщу воды, сбивчивые, искаженные, полнящиеся страха и отчаяния.
У него была цель. Не амбициозное воцарение Света на всей планете, не мир во всем мире, не очищение любой ценой, нет; он хотел вернуть долг, сделать для мира то, что он однажды сделал для него. Подарить осколок надежды, крупицу жизни, минуту радости, прожить данную ему жизнь так, чтобы она окупилась строицей. Когда-то это значило служить своему народу; теперь путь назад ему был закрыт, и он служил тем, кому это было нужно.
- Все... будет хорошо, - голос был сухим, хрипящим, совсем чужим. Он попытался улыбнуться уголком губ.
Странно ему было ощущать тепло чужих рук - такое ласковое, растерянно-трогательное, что и никакие иные силы ему не были нужны. И все же мерещилось, мерещилось ему сквозь звон в ушах удивительное сияние, накрывающее его с головой...
О том, что пытка его кончена, он понял лишь по слетевшему с плеч грузу. Покачнулся, опираясь на стену, кое-как выпрямился, стараясь не шевелить покрывающейся волдырями шеей. Огня больше не было. Доспех все еще жег, даже сквозь куртку. Воздаятель попытался нашарить застежку - пальцы не слушались, растерянно царапая остывающий бок.
"Да что же это..."
Что-то толкнуло его в спину. Дышать вдруг сделалось тяжело, как во сне, тени сгустились, обступая со всех сторон, и не стало вдруг ни стены, ни опоры, ни крохотной Ниры, ни цели - только чужеродный, могильный озноб и бездонная Тьма.
"Я... не закончил..."

Ах, как страстно желала Рене вновь услышать хруст, треск, грохот, с которыми в прошлый раз тело этой мерзавки обратилось в пыль! Журчанье хлещущей из открытой раны крови пришлось бы ей ещё больше по вкусу – «Каерлан жаждет крови, её губы пересохли, у неё першит в горле, она ненасытна, она предвкушает пир... она, или я, или мы обе, икона нема, Каерлан во мне, в моей голове, Каерлан...» - но... но... мысль оборвалась, пропала, ускользнула из слабеющих объятий разума. Ударить. Ударь её...
Не получилось! Рене завопила от горя и ярости, когда неведомая сила вырвала из её рук священный артефакт и отправила женщину в непродолжительный горизонтальный полёт. Она успела взмахнуть в направлении Присциллы руками, пальцы которых скрючились, подобно когтям грифа...
«не грифа, я не падальщица, мы охотники, идущие на медведей с ножами, ведь что такое наша сталь пред их противоестественной силой... мы наги, мы слабы, мы ничтожны, но нас много, и мы не знаем страха, мы люди, они люди, они нуждаются в Каерлан, нуждаются в Инквизиции, и, как знать, может, Инквизиция и есть Каерлан, может...»
Удар об стену вышиб из неё дух и опять оборвал размышления; Рене успела повернуть голову и не треснулась об холодный камень затылком – вместо этого удар пришёлся на ребро маски. В голове раздался колокольный звон. Или, может, звон стали. Хотя нет.
Это мама вернулась к жизни. Рене снова в Спаде, снова девочка, и служанка созывает благородных лордов и леди дома Эскорца на обед. Сёстры весело щебечут, мама строго взирает со своей позиции во главе стола; а папы почему-то нигде не видно. На багровую скатерть перед Рене кто-то ставит накрытую стальным куполом баранчика тарелку. Страшный голод вдруг сковывает внутренности третьей дочери Кауре Эскорца, и она, не медля, снимает с блюда крышку. Её взгляду предстаёт целая гора разнообразных человеческих внутренностей: среди серо-розовых лент кишок она различает очертания почек и печени. Маленькие руки Рене сами собой берутся за столовые приборы и чувствуют, что скатерть влажна на ощупь. Она не просто багрова – она красна от пропитавшей её насквозь крови.
Рене Эскорца поднимает голову и осознаёт, что маленькая здесь только она. Все её родственницы взрослы. Там, где должна сидеть Ванда, стоит массивная ржавая «железная дева», лик которой исказился в страшной муке. Вместо мамы на кресле расположен покрытый чёрной коркой мешок; из него торчит полусгнившая, лишённая ногтей кисть. Сау жива – но глаза её кровоточат, и она крепко прижимает к боку грязную тряпицу.
У камина в противоположном конце обеденного зала сидит отец – он смотрит в огонь, и ей не видно его лица. Рядом с ним на полу – искромсанные части чьего-то тела. У Рене на глазах он берёт в свои слабые руки разбитый коленный сустав ("это же Леоне, о Шестеро, это её шрам") и швыряет его в пламя. Огонь с хрустом и чавканьем разгорается вширь, явно норовя выскочить из камина.
«Мы тоже лишь топливо», - грустно молвит папа. – «Всего лишь дрова для костра у подножия твоего алтаря»
Рене опускает глаза к своей тарелке, но по пути взгляд натыкается на всё тот же баранчик. Его вогнутая внутренная поверхность отражает всё вокруг, но криво, косо, извращённо. Она пытается найти там своё отражение, и в конце концов находит – но там не Рене Эскорца, там маска, серая маска с узкими прорезями, и выгравированный на ней рот измазан алым...
«...может, Каерлан живёт в нас! Пречистая! боже, я верю, верю тебе, себе, я убью, я напьюсь... да, да, Рене, да, мы напьёмся, или напоим, всё едино, в конце будет пир...»
Инквизитор приходит в себя с резким всхлипом; дергается с места только чтобы обнаружить, что она надёжно прибита к стене чёрной гадостью рядом с Нирой. Рот её полон слюны. Женщина её сплевывает, и та розовой пеной стекает по внутренней поверхности маски и подбородку. Рыжие ведьмы дружно несут друг другу какую-то чушь, и содержание их слов приводит праведную воительницу в бешенство. Как смеет эта сумасбродная простушка присваивать себе деяние самой богини? Как смеет нежить на другом конце коридора отрицать присутствие величайшей из Шести?
- Это мой свет! – орёт она чуть ли не в ухо Нире, дёргаясь, словно застрявшая в паутине муха. – Священное Пламя Каерлан! Моё! Я спалю вас всех на этих кострах!..

Эвиан тяжело дышал и ошалело смотрел на маленькую кицунэ. В её словах был смысл. И никакой другой правды взамен этой Эвиан не мог вообразить. А если и смог бы, то уже слишком поздно, чтобы отступать. У него внутри уже росла липкая гадкая решимость. Она убаюкивала и страх, и отвращение к самому себе. Она туманила и стыдные обиды прошлого, и неприглядные картинки будущего. Существует только эта бескрайняя ночь, эти звезды, в которые, возможно, и превратился Муза. Здесь нет других путей, кроме как постараться вернуть его, чего бы это ни стоило. За этим он и шел.
Девочка дотронулась до его груди, и Эвиан внутренне сжался то ли от этого жеста, то ли от её уверений, что быть демоном - вовсе не так уж плохо. Конечно, она ведь и сама по сути - демон. Демоническая лисица. Кицунэ из парка говорили, что отличаются от обычных демонов, но так ли сильно на самом деле?
- А кто ты? Получается, ты тоже умерла, и тебя заперли здесь. Муза вместе с тобой в тюрьме, но за что вас заперли? - спросил Эвиан, смутно подозревая, что девочка при всем своем безобидном личике может являть собой какое-нибудь древнее зло из глубин преисподней.
Он обреченно посмотрел на портал за своей спиной. Всего-то лишь положить на него руки, даже отрубать ничего не придется. Эвиан думал над тем, что услышал.
- Нет, сама сила не сделает никого ни хуже, ни лучше. Но отчего же тогда я не встречал демонов, которые не наслаждались бы чужим страданием, не убивали бы просто так? Во всех рассказах, что я слышал не было ни одного мирного демона. Мне кажется, это их природа. Не сила виновата, а темнота, из которой эта сила берется. Они гнилые до самых сердец. И я - наполовину тоже. Сила демона, она хуже, чем любая другая. В ней что-то такое, что уже ничем не смыть, - он замолчал, глядя в мерцающую голубую гладь, пытаясь примерить на себя эту дикую и невозможную роль. Мысль его вдруг извернулась под новым невиданным до этого дня углом. Это кицунэ подселила ему в голову странную идею. - Душа ответственна за поступки. А может и так. Может, если я смогу выбирать, как поступать, то буду делать такое, чего никто не ждет от демона, - он нервно улыбнулся.
Перед внутренним взором нарисовалось, как он - перерожденный в чистокровного демона - торжественно спасает Инь Янь от нечисти. И как простой люд благоговейно трепещет, не веря, что демон на такое способен. Раньше он не мог ничего и никому доказать. Мальчишка со слабыми руками и тихим голосом, коронованный дьявольской короной рогов. За него говорила его внешность. Приобретя силу, он сможет говорить поступками.
Решимость в груди из липкой и гадкой превратилась во что-то жгучее и подвижное, подобное огню. Он круто повернулся и погрузил ладони в портал. Глаза зажмурились так, что перед ними заплясали цветные пятна. Очистить кровь. Да, впервые в жизни он этого захотел. Очистить и стать сильным. Он всё крутил в голове, как удивит весь мир тем, насколько демон может быть непохож на демона. Очистить кровь, потому что это вернет ему Музу. Он не знал своего места без Музы. Свет от портала проникал сквозь закрытые веки. Эвиан мысленно устремился вперед. Очистить кровь ради света впереди. Ради Музы.

Проследить, откуда неведомый призывал эладринку, оказалось несложно. Магия Гримуара, лежавшего в бездонной сумке, пробивала тонкую завесу планов, просачиваясь в Прайм. Аркана была тонкая, изящная, то ли слишком слабая, чтоб дотянуться до кого-то еще, то ли касалась прямо ее арканного чутья. Фэйри куда прочнее связаны с магической вязью мироздания. Разум феи был защищен, но этот зов шел в обход ментальных чар. Там, в арканных нитях, которые она ощущала так же ясно, как иные видели светлый день, дергался и пылал яркий узел пробудившейся мощи. Демон, запертый в книге, запертой в проклятой деревне. Она ее вынесла оттуда. И теперь ей предлагали силу, манили знанием, обещали то, что она и представить не могла, искушали.
"Голоса слышишь,
Это Дар,
Ниспосланный свыше.
Это Глас Божий!
Слышать
Только ты его можешь!" - раздалась внезапно в памяти девушки песня, слышанная от барда две жизни назад. Исиль удержала невозмутимое выражение лица.
И ведь вот что было самым страшным в ситуации: она была искушаема. Рингара никогда не хотела быть сильной духом. Она и не была, в сути. Не была она и созданием света, которое могло пасть. Просто смертная. Суть ее народа была магия, магия - нейтральна, и у эладринов, как и у людей, была своя воля, без склонностей, хотя и с убеждениями, через которые девушка уже многократно переступала. На сложном пути ее всегда держал ее ум, хитрость, острожность, а не сила воли или глубокие принципы. Та нижняя тварь, что сейчас звала, тоже была хитрой. Да во имя Коррелона Латериана, это становилось куда более серьезной передрягой, чем вербовка королевской разведки Фира!
Могло показаться, что фея накручивает сама себя, но на деле она просто очень ясно и прямо поняла, с чем имеет дело, посмотрела без прикрас на себя, и, по своему обыкновению, быстро сделала выводы.
Энигма обернулась по сторонам, хлестнула себя по бокам хвостом и принялась судорожно намывать морду лапой, словно обычная кошка. Она не понимала происходящего, но тревогу хозяйки уловила. К счастью, оба хомо в тот момент были заняты собой и у остроухой было несколько мигов провариться как следует в собственных мыслях. Ни один демон ни одного мира не мог ей вернуть то, по чему она тосковала, ни в чьей власти не было дать ей настоящим того, чего она хотела, хотя какой-то частью этого отчаянно желаемого стала гиносфинкса, и фея теперь всем своим существом страшилась того, что их связь может каким-то образом прерваться. Она уцепилась за эту мысль, напоминая себе, что игры с демонами опасны, что притаившийся в сложных пентаграммах - враг, и тем ей следует быть осторожнее, что у нее никого, кроме крылатой кошки нет. То, что может быть ей предложено, не решит ее проблемы, а только усугубит, как это было с рыцарем Бэйна. Мир будет сильнее ее и переломит, как тростинку, какое бы могущество она не получила. Новые силы, новая жизнь, записаная кровью на страницах книги, которую она не хотела открывать. Хотя, говорят, томиться лучше в роскоши и безопасности дворца, чем в хижине... "У нас есть дом. В Сириусе." - напомнила эладринка себе.
Теперь-то ей стало понятно, каково было паладину, ставшему генералом Шепчущего, Векны. Как интригующе звучит даже намек на то, что есть возможность изменить расстановку сил. И то - человек такой силы личности, что боги отзываются! И она. Авантюристка. Убийца. Воровка. Шпионка. Обманщица. "Он-то был мертв. Векне было что поставить на кон. А я живая. Не о чем торговаться." Правда против нее не древнее божество, а запертый демон. Но и этой мысли нельзя позволить себя убаюкать.

Невидимый взгляд молча наблюдал, как Миха собирается к выходу из шатра, как Ирма закуривает белую, словно еще не тронутую огнем, трубку. Перед внутренним взглядом мелькали картины прошлого. Щеки словно вновь касалась сталь и кожа латной перчатки, что секундой позже крепко вцеплялась ей в горло. Генерал победоносной армии нежити знал, что по ту сторону нет решений, а вопросы не залить никаким винищем. Воспоминания и недавние слова некроманта подсказали ей, что теперь следует делать. Знаний, чтоб удержать тварь у нее нет. Доверия к окружающим - тоже. Надо быть изобретательной.
Играй, "Аврора"!
- Не ко двору приходимся? - понуро переспросила Исиль у Ирмы. Огорчение в голосе, мимике выглядели искренними, не наигранными ни капли. - Понимаю. Мы уже давно бродим. - она горько усмехнулась: - А я уже было... Ладно, извини. - она покорно дослушала рыжеволосую. Та вроде как не хотела злить свою сомнительную паству, но в глубине души надеялась, что остроухая ей союзница, или, хотя бы, не дебошир. Врага в ней местные лидеры не видели, кажется. Но и о помощи не просили. Проглотив вопрос о том, кого, по мнению матери, любит ее жестокий сынок, Исиль, поникнув плечами, и кивая в такт словам женщины, уточнила: - Втихую - не знаю. Скоро ж утро уже совсем. А чем город плох? Я ж не знаю окрестностей. Меня сюда порталом забросило. Бродячим. - прибавила фэйри, давя рыжеволосой на жалость. - Прямо в ту деревню. И-и... К оборотням? - да, она помнила, что Ирма рассказывала о том, как сама нашла когда-то у перевертышей убежище. И что Рич - отдельный вопрос, почему это ей нужно идти куда-то с нагловатым пареньком с лунным проклятием. Развернув карту, фея оглядела пергамент, запоминая и стараясь сориентироваться. - А что говорят, что храмовники придут? Что за храм? Может, мы с ними попросимся, если люди добрые?

***

В полумраке за угловым столом устроились четыре человека - не местные, заезжие: два старика седобородых, полный мужчина лет сорока и конопатый мальчишка. Их лошади напоены и сыты, лица и руки умыты, вещи - готовы к отъезду. Это купцы. Два старика - бывалые, из тех что с нижней Ваальбары от перешейка к перешейку следуют через весь Каадан уже раз, быть может, за пятидесятый; помоложе - их неопытный товарищ, впервые вышел на эти земли. И пацанёнок, его сынок. Сидят на узких лавках гости, подхудили на местных девках за ночь кошельки - зато, довольны. Ну, кроме как ребенка, тот лишь колупает зерновую кашу, завистливо сопит на взрослые тарелки да бегает шкодливыми, жадными до знания глазами по столам.
- Па!
Мужчина улыбается, поднимает голову, кивает: мол, чего?
- А почему сегодня все служанки такие одетые?
А ведь и правда: намедни их встретили - срам! А поутру, никак, оскромнели, одумались? Старики, однако ж, встрепенулись, посмурнели. Переглянулись бегло, и сводят косматые белые брови.
- Ой, застрянем, - вздыхает один.
- Да, поди как… - и второй кивает мерно.
- Застрянем? - не унимается мальчишка, -  А почему застрянем?
Мужчина вопросительно смотрит на дедов. Те - на служанок: юбки в пол, темные чепчики, на плечах косынки. С минуту все молчат. Долгую, мучительную для мальчика минуту - тот аж на месте ёрзать начинает, есть - не ест, отстать - не отстаёт, но и торопить стариков не решается.
- Ты знаешь про Священную Аакка? - подает наконец-то один из них голос.
Второй одобрительно подбирает иссохшие ныне, но до сих пор видать, когда-то по-девичьи-  пухлые губы. Улыбается через бороду, щурит морщинистые веки. Достает из-под одежды откуда-то из рукава деревянную изогнутую трубку и начинает набивать в неё махор.
- Аакка? - непонимающе переспрашивает мальчик.
- Аакка… - пытается припомнить, мужчина. Но память ему ничего не говорит; а малой уже изготовился слушать.
- Священная Аакка, - улыбается старик, что набивает трубку. - Это такое растение.
Он говорит медленно, с достоинством. Девочки-служанки трактирные, заслышав в чужом говоре знакомое словцо оборачиваются, скалят белые зубки - о хорошем, видать, гости заболтали, понимают их святое по-каадански.
- Папоротник это, - продолжает старик. - Ты, Ганька, помнишь вход на перешеек?
Мальчик торопливо кивает, восторженно блестит на деда зелеными глазами из-под белобрысой растрепанной челки: еще бы, такое забудешь! Хотя, ничего окромя пыльной обочины Ганька и не видел при этом на самом-то деле, но рассказов впечатляющих столько наслушался, что ему и смотреть было дальше не обязательно:
- Огромная трещина в земле, - принимается он по памяти повторять, как по листу читает, с особенным выражением, - Разделяет Ваальбару на две части: от Солёного перешейка у белого побережья, потому что там добывают соль, - до Болотного, у побережья синего, одним огро-омным шрамом на земле. - тянет мальчик букву "о", растопыривая руки над столом, - А ширина этой трещины - на три полёта тяжелой стрелы! А глубина, глубинаа…
- А на дне этой трещины находится Каад. - вместо него заканчивает один из стариков. - Потому и трещину зовут Каадским провалом.
- А это место - Каадан! - победным тоном сообщает малец, как будто сам только что додумался, - Папа говорит, что это значит “за Каадом”.
- Правильно. - купец улыбается.
- То и значит. - поддакивает другой. - Так вот. Аакка - это, Ганька, такой папоротник, который сам растет у нас под небом только внутри Каадского провала. Прямо на отвесах, как будто за камень голый корнями цепляется.
- Или ни за что не цепляется вовсе… - задумчиво произносит дед с набитой трубкой, - Может быть, кааданцы и правы? Здесь верят, - теперь он обращается уже не к мальчику, а к Ганькиному отцу, по-солидному пузатому мужчине в щеголевато галуном отделанном кафтане, - Будто Аакка приходит не из нашего мира. А прямиком через Каад из иномирья, в него корнями уходит прямо через проклятый камень, его порождение. Потому она, говорят, дикая и ядовитая такая.
- А она ядовитая?! - не в силах удержаться от новых вопросов, Ганька лезет снова.
- Ещё какая!
- Но это если дикая. Стррашно ядовитая штуковина.
- И нигде она больше дикаркой не растёт, кроме Каадской щели. Умирает.
Как будто в мяч играют, старики мелодично передают друг другу слово, не сговариваясь дополняют, выразительно цокают языками. По предложению, по фразе. Чтобы никто не уставал, и каждый принял равное участие - из интереса друг ко другу и внимания, и уважения. Так принято. Начинает один, договаривает второй. Второй договорил - и первый продолжает...
- Но если, Ганька, её кто-нибудь из провала достанет, да принесет домой и расковыряет ножом корень дерева из буков, и посадит ядовитую Аакка на срез - тогда всё поменяется.
Ганькин отец недовольно хмурит лоб: пока старики болтают с мальчишкой об устроении миров, на вопрос-то самый главный для дел торговых они не отвечают. А в таверне тем временем становится людно: то один подойдет, то двое, и все садятся, столы занимают. Не нарядные, и ничего особенного будто, как так и надо - но откуда столько лиц? Подозрительно. Деревенька маленькая, домов всего дюжины на полторы - и такое столпотворение с утра да пораньше в питейном?
- Чего это они? - шепотом перебивает. Но один из стариков не дает договорить, властно над столом приподнимает руку.
- А ты слушай. Вона, как малец. И не перебивай.
Их молодой товарищ недовольно замолкает, вместе с Ганькой в ожидании уставившись теперь на старых опытных купцов. Ему свое, а мальчику - своё:
- А что поменяется-то? - Ганька торопит.
- Привитая на буковое дерево Аакка начинает расти от настоящего корня.
- И тогда, - подхватывает другой старик, - Она становится священной.
- Священная Аакка - та, которая стала частью нашего мира. Та, попавшая сюда через Каад, которую мир наш однако же принял с согласия и воли одного из настоящих своих жителей, одного из настоящих своих детей, как собственную часть, и перестал отрицать. Перестал отвергать её.
- Священная Аакка теряет свой яд. И тогда она становится удивительным, действенным средством ото множества человеческих болезней.
С тихим "тук"-ом махором набитая трубка ложится на край стола. Купцы перестают вдруг говорить. Как по команде, они поднимают головы ко входу, и Ганька делает то же самое: сначала бездумно, просто повторяет, но миг спустя он начинает в ту сторону ошалело и восторженно глазеть уже совершенно сознательно. Потому что через светлое пятно дверного проема в трактир заходит высокий и явно уж не по-мужицки славно сложенный господин в богатом черном длиннополом плаще. Он одет неярко, очень строго по-местному, по-военному, и выправка его, и горделивая осанка, и разворот тренированных плеч - каждый его жест будто в горло кричит, что ой, не из числа айрам его хозяин. Он важнее! Он выше! А если даже из числа - то разве что в каком-то позапрошлом поколении...
Человек этот, войдя, останавливается. По-хозяйски обводит глазами помещение, где из местных из гостей никто на него как будто не обращает внимания, как дань вежливость, дабы чем-нибудь не смутить; и только служанки все до единой по-очереди приседают в почтительном поклоне, стыдливо тупят несурмленные глаза. Да вот еще купцы поднимаются навстречу. Низко нагибаются в приветствии и старые спины, и та что помоложе, и Ганька вскакивает с ними, резко переламывая пополам угловатое мальчишеское тельце. Человек же вошедший скупым жестом их отпускает, осклабился на ребенка, смеется из-под шляпы на мальчугана черными глазами, но ничего не говорит, а только следует за подоспевшей служанкой на внутренний балкон - специально для особо уважаемых в таких трактирах предназначенное место: под потолком, как в театральной ложе, чтобы им оттуда было видно каждого, а их самих - никто не беспокоил.
- Так, а.., - подаёт голос Ганькин отец, едва все четверо опять опускаются на лавки. - При чем тут наши-то задержки, уважаемый Будах? Я не понимаю.
Ганька тоже не понимает. Отвлеченный рассказом про траву, подзабыл, с чего все начиналось, но теперь он вспомнил и выжидающе глазеет на всезнающих дедов, стараясь не косить наверх на господина в черном.
- Священная Аакка - это не только лекарство. - чуть помедлив, неторопливо произносит тот, кого назвали Будах, поглаживает подушечками пальцев свою трубку и видно, что хочет курить, страстно хочет выйти на порог и затянуться ароматным дымом, но почему-то терпит, остаётся на месте, - Это символ.
- В Каадане верят, - говорит другой старик, - что самые низкородные из женщин, девочки-айрам, с самого начала приходят под святые небеса, как дикая Аакка. Телами они здесь, но души…
Он многозначительно поводит головой, и тихонько клацает об зубы языком.
- Их души продолжают цепляться за Каад, и сами по себе они, в отличие от мальчиков, не станут частью настоящего. Они - чужие. Пришлые. Действительный мир, так верят в Каадане, допускает их телесное присутствие. Но в то же время как людей он их не принимает. От рождения они - не его законная часть. И уж тем более не часть остального общества. Однако, подобно Священной Аакка...
Договорить старик не успевает. По трактиру разлетается несколько звонких хлопков, и не только проезжие купцы, но и все остальные резко затихают, и внимание всех обращается в сторону шума - к столу, из-за которого во весь рост поднимается в этот момент какой-то местный мужик. Как большинство кааданцев, он по-звериному крупно сложен, хотя не толст, и рядом с купцами нижней Ваальбары - довольно высок. На мясистых руках его видна несмываемая черень от работы, жёсткие мозоли, а на груди повязан толстый кузнечий сыромятный фартук, смоляные чуть вьющиеся волосы аккуратно подвязаны через лоб. Он стоит, замерев в законченном хлопке, выжидает положенное время. После басовито говорит:
- Люди Каадана!
Все молчат.
- Я хочу к вам обратиться, мои добрые соседи. Рассудите?
Все молчат: секнду, две, три… Над столами трактира висит, растет невидимое напряжение. Наконец, из угла около стойки раздается голос хозяина этого дома, лысого трактирщика Лаветта:
- Говори! - и это "говори" подхватывает многоголосье.
Снова раздается хлопок. Кузнец требует тишины, и получает её. Расправляет плечи, оглядывая людей; и снова звучит над столами его чистый низкий голос:
- Я знаю, - говорит он, - Сегодня здесь присутствует благородный йотхотеп, сам монах Святой Инквизиции видит нас и слышит! Так пусть и благородная душа Его будет свидетелем. Моё имя - Смитт. Кааданский кузнец по цветному металлу, дозволенному айрам, я - медник. И я живу в этой деревне, на этой дороге уже много лет.
Все молчат. Ганька пялится на кузнеца, как завороженный; он по-прежнему не понимает происходящее, но чувствует детским сердечком своим, как до фанатичной святости важны для собравшихся все эти незамысловатые слова, как торжественен миг, несмотря даже на то, что не украшен ничем блестящим, и мальчик тоже невольно начинает проникаться.
- Я не нарушал обетов - между тем продолжает кузнец, - и не прошу меня судить. И я от вас неправды не терпел. Но рассудите, мои добрые соседи, об ином. Добро ли ребенку в Каадане, девочке из таких, как мы, оставаться без корней? Разве были изданы законы, может быть, из новых, ещё не дошедших до наших домов, которые скажут, что это хорошо - ежели у девочки той только появится выбор?
Селяне не отвечают. Но вместо них ответ даёт вдруг тот знатный человек, кто сидит в стороне от остальных на балконе и беспрепятственно, без особого усилия в хранимой остальными напряженной тишине он может быть услышан каждым:
- Нет таких законов.
- Посмотрите, - громко просит тогда Смитт, указывая правой рукой немного в сторону от себя, вниз.
Так же, как сидящие рядом, Ганька послушно поворачивает голову по жесту, и только теперь замечает, что с той стороны от кузнеца в нескольких шагах от него около одного из тяжелых деревянных столов стоит маленькая девочка. Совсем еще кроха, она уже одета в длинное рабочее платье по взрослому крою, на крупной детской головке топорщатся непослушные смолянисто-черные кудряшки, точь-в-точь как у огромного Смитт. Черные глазищи напуганные, маленькие пухлые кулачки сминают краешки пояса. И все-таки здоровенный косматый мужик в грубом фартуке, который тычет в неё рукой, и эта малышка лет всего трех на вид - удивительно похожи.
- Это - айрам. - говорит кузнец, - И имя её Сарра, и мне она обязана тем, что живёт. Но в этом мире она сейчас дикарка.
По трактиру катится осуждающий ропот толпы.
Девочка жамкает в пальчиках пояс, почему-то стыдливо уперев глаза в пол, как будто совершила что-то невыносимо плохое, невозможно плохое для столь маленького человечка, и теперь все эти многочисленные дяди и тёти собрались её отругать, и видно, что ей очень, очень страшно стоять так.
- Бедная сестричка… - шепчет сочувственно Ганька, но тут же получает от отца под столом больный тычок по колену, и утихает, для надежности себе ладонью зажимая рот; так дальше и смотрит, по-прежнему не отрываясь.
Тем временем через всеобщий ропот пробивается голос трактирщика Лаветта:
- Сарра! - недовольным тоном окликает он девочку, - Ты понимаешь, что это очень плохо?
- Да! - звучит с другой стороны скрипучий голос старухи, полный какой-то неожиданной злобой, - Ты понимаешь это?
- Зачем ты пришла сюда, Сарра? - с претензией чеканит сидящий за соседним от Ганьки столом рыжебородый мужик с лицом, крепко изуродованным оспой.
- Зачем ты пришла? - вторит новый голос.
И новые, и новые голоса раздаются, обвиняя кроху. Девочка здорово бледнеет, шмыгает носом под неприветливые речи, и видно, что вот-вот готова просто разреветься.
- Я понимаю! - наконец, срывающимся голоском перекрикивает она обвиняющих.
Люди в таверне опять резко замолкают. Все внимание обращено на малышку. Сарра неуклюже размазывает сопли по лицу.
- Я знаю, что это плохо. - повторяет она, - А куда мне идти? Разве мне кто-нибудь даст от себя, если я даже ничего-приничего не умею!
- А ты бы хотела? - голос кузнеца звучит по-доброму, жестким контрастом отливая этой добротой со всем, что уже произносилось под крышей трактира в последние минуты.
- Я.. - девочка задирает к нему голову, хлопает жалобно глазами, - Я хочу стать кусочком мира. По-настоящему. - хлюпает она носом.
Все молчат. Кузнец тоже молчит. Наклонив голову набок, он внимательно смотрит на Сарру, кривит задумчиво губы, словно никак не может решиться - и в этот момент с балкона раздается голос того самого знатного господина в черном плаще, которого Смитт называл монахом.
- Кузнец, - негромко, но четко и замечательно слышно под крышей притихшего трактира произносит тот, - Ответственность за детей и продолжение рода - это любовь к Каадану. И если мужчина ими не обременен, то как Сарра не имеет корней - так он не имеет ветвей, а легок в суждениях, поверхностен, и авантюрен в поступках.
Смитт ничего не отвечает. Хмуро поднимает глаза к балкону, потом опускает на Сарру, и снова задумчиво кривится.
- Не иметь детей - это страшная потеря, - снова заговаривает монах, - То, что у человека есть прошлое и будущее, отличает его от животного. А в теле это - предки и потомки.
Смитт ничего не говорит.
- Ты же знаешь, кузнец, девица айрам - как папоротник из Каад. Но стоит привить её на корень мира…
Смитт хмуро супит брови. Жуёт картинно поджатые губы. А потом, глядя на маленькую девочку перед собой, наконец-то медленно, вдумчиво кивает головою, повторяет эхом:
- Стоит.
Толпа в таверне замирает. Кажется, люди даже дышать начинаю осторожнее, опасаясь спугнуть момент, ибо ни в коем случае теперь ребенку пред ними нельзя ошибиться в произносимом тексте! Это почти как молитва, как ритуальное сильнейшее заклятие, должное прозвучать без запинки и слово в слово, звук во звук, дабы призвать в итоге того, кого надо, обратиться, к кому положено - для маленькой девочки это не просто слова. Для неё это сейчас прямое, настоящее обращение к самому Мирозданию.
Едва ли ребенок в её годы понимает всю важность. Но независимо от понимания - чувствует, и чувствует так глубоко, как, быть может, вовсе не сумел бы, пропускай происходящее только через голову; Сарра скользит своими широко распахнутыми черными глазищами по людям, по их лицам, полным ожидания. Потом поворачивается к кузнецу.
- Тогда, - говорит она, задрав к нему голову, - С этого дня, - слова из её уст звучат плавно, необыкновенно вдумчиво для трех-с-хвостиком годовалой крохи, будто и взаправду в ней просыпается в этот миг нечто свыше, - Я буду твоя дочь. А ты - мой отец.
В трактире стоит такая тишина, что Ганьке начинает казаться, будто он слишком громко хлопает ресницами.
- Государь и господин мой. - продолжает маленькая Сарра, стыдливо, как взрослая, тупя в пол перед кузнецом на этих словах глаза, - И ты - бог надо мной. И ты - суд надо мной.
Смитт довольно скалится. Он приподнимает навстречу девочке руку приглашающим жестом, и она подходит к нему, обеими ручонками, не дотягиваясь выше, обнимает кузнеца за ногу подле фартука. Он ободряюще укладывает свою здоровенную ладонь на её узенькое плечо, негромко отвечает, глядя вниз:
- С этого дня ты - моя дочь. А я - твой отец.
- С этого дня, - громче гремит под трактирной крышей его бас, теперь обращенный ко всем и напрямую к балкону для знати, - Она моя дочь. А я, кузнец кааданский Смитт, её отец. И подле имени её нареченного Сарра именем хозяина её в этом мире будет называться моё. Сарра Смитт. - он набирает в грудь воздух, оглядывает собравшихся по головам, - И будет она Смитт покуда не покинет этот мир. Или покуда сам Я не передам её другому.
Так долго прежде молчавшая толпа взрывается рукоплесканиями. Одобрительные возгласы, восторженные поздравления.

- Ну вот и совершилось. - седой купец по имени Будах впервые с начала всего действа заговаривает снова, вздыхает то ли с довольным облегчением, то ли с недовольной усталостью, поворачиваясь к молодому товарищу, - Тебе это могло показаться странным. У нас, на нижней Ваальбаре, так не делают. Но ты запомни. И ты запомни, Ганька, что для неё, - старик кивает головой в сторону девочки, которую уже уводят куда-то наверх, подальше от восторженной толпы, - Это был самый важный день в жизни.
- Как Священная Аакка… - выдыхает тихонечко мальчик, провожая Сарру глазами. Все еще под впечатлением, он почти не слушает.
- И теперь ещё до самой ночи - добавляет другой купец, - Сарра Смитт проведет в компании отца. У него на работе, подле его дела. Она будет стараться ему помогать, чтобы каждый мог прийти и посмотреть на неё еще раз. А он - будет всем называть её имя.
- А мы - до этой самой ночи теперь останемся в деревне. Хотим мы этого или нет.
- А если не останемся? - с ехидной усмешкой перебивает Ганькин папа.
- А если не останемся, - перекривляет его Будах, поднимая со стола наконец-то вожделенную трубку и поднимаясь сам, - То во-он тот благородный монах святой инквизиции тебя прикончит. Лично. Как только эти милейшие селяне нас догонят, остановят и вернут.

Торговая площадь Рамоса больше походила на муравейник, по которому бегали полсотни людей, накрывая длинные столы огромными блюдами с довольно простыми яствами, мясо рыба, овощи, фрукты, свежая выпечка в центре сооружали деревянный помост, на который уже была навалена небольшая гора подарков и подношений для богов, за которыми чутко присматривали местный Жрец Земли, который заодно был еще и пекарем, и главой Гильди кашеваров и ведьма из соседнего леса в своем довольно откровенном ритуальном костюме, который она надевала только по особым праздникам. Со всего ремесленного квартала стягивались мастера со своими семьями, по очереди вручая Жрецу Земли подношения для Дракона Земли, а со всего города приходили посыльные вручая небольшие свертки Ведьме. Кто-то просил, чтобы руки у сына кожевника выросли из того места, из которого им было положено торчать, кто-то просил у жреца удачи в торговле, при этом непременно желая будущему союзу Земли и Ночи долгих лет и процветания. Те же кто подносил дары для Ночной ведьмы делали это молча, иногда даже скрывая свое лицо, ибо их просьбы должны были оставаться в тени, потому как у ночного Дракона люди обычно просили либо чего-то очень уж личного, либо очень уж противозаконного, а потому Ведьма со скучающим видом сидела в своем кресле, наблюдая за пекарем, который с довольной улыбкой принимал десятки подношений от ремесленников, ожидая, когда закатывающаяся за горизонт солнце наконец уступит место восходящей луне.
Обычно в Рамосе союз между мужчиной и женщиной скреплялся обменом клятвами и подарками при свидетелях со стороны семей, друзей, иногда уважаемых жителей города. Скрепление клятвы перед лицом Драконов было довольно редким событием, и довольно дорогим. Последняя такая свадьба проходила лет двадцать назад, когда сам Жрец Земли брал в жены молодую девицу из деревни, которая в прочем также, как и он молилась дракону Земли. А потому и праздник был хоть и большой и богатый, но участвовали в нем в основном ремесленники и хлебопашцы и проходил он под светом солнца.
Сегодняшний же обряд должен был пройти под светом полной луны, так как союз должен был быть заключен между землей и ночью, драконом ремесла и труда и драконом теней и тайн. Такие свадьбы были куда большим и значимым событием нежели обычным союзом мужчины и женщины, так их свидетелями были сами Драконы-Создатели, а потому люди не только из Рамоса, но и из всех окрестных деревень приходили почтить Драконов, помолиться им и преподнести дары в обмен на божественную благосклонность. Считалась, что будущая судьба молодых будет зависеть от благосклонности Дракона, которому они поклоняются, и обычно такой союз заключался между людьми, поклоняющихся одному и тому же дракону. Отважиться же заключить союз перед взором сразу двух драконов, пожалуй, могли не многие. А уж тем более такой союз. Сама мысль о том, чтобы объединить в единое целое тяжелый ремесленный труд, от которого руки мастеровых покрываются и кровавыми мозолями с грацией и красотой, которую воплощала в себе Дракон Ночи, нерушимое слово ремесленника, обещающего выполнить заказ в срок с тайнами, интригами и обманом которые скрываются в тенях, многим казалась абсурдной. Но несмотря на это торговая площадь все же заполнялась кожевниками, ткачами, ворами, столярами, проститутками, каменщиками и просто зеваками, пришедшими поглядеть на редкий праздник, а если повезет, то еще и получится посмотреть, как два божественных дракона обрушат на молодой свой гнев за богохульство и попытку совместить несовместимое.
Но все это мало интересовало молодого кузнеца, сумевшего к своим годам заслужить именное клеймо «аль Шарак» для своей кузни и заработать достаточно денег, чтобы оплатить весь этот праздник и звонкой монетой уговорить служителей сразу двух драконов призвать своих покровителей. Сколько себя помнил приносил дары дракону Земли и молился о том, чтобы тот даровал ему новые знания и умения, обещая взамен своим трудом, потом и кровью довести свои навыки до совершенства и обучить им десяток новых мастеров, которые приумножат наследие Земляного дракона. Кузнец медленно водил точилом по серебренному кинжалу с обсидиановой рукоятью, это было довольно простое оружие без лишнего пафоса и узоров, удобная гладкая рукоять, которая была незаметна в ночи и хорошо отполированный серебряный клинок. Все как любила Армиль, до тех пор, пока кинжал был в ножнах он был почти незаметен в темноте, но стоило извлечь его из ножен, как серебряный начинал ярко блестеть при свете луны, и блеск должен был быть последним, что увидит жертва. Единственное, что немного печалило аль Шарака, это то, что этого подарка не увидит никто кроме самой девушки.
Армиль в это время сидела в трактире рядом с торговой площадью, закутавшись в длинный плащ и внимательно изучала перламутровой слиток звездного металла.
- Тмар, - обратилась она к сидящему напротив зверочеловеку. - Это просто великолепно, но ты просишь за него слишком много, я не могу позволить себе это.
- Ну и что, завтра с утра ты будешь женой лучшего в округе кузнеца, которому за работу платит сам наместник, а он всегда платит золотом, да что я тебе рассказываю? Ха-ха-ха ты же сама десятки раз продавала аль Шараку, и эльфийскую, и дварфийскую сталь, адамантин, звездные клинки, секиры из сырого железа. Он всегда был готов купить любую диковинку, ты же сама говорила: «У этого кузнеца всегда есть деньги». По старой дружбе, я готов сделать исключение из правил, слиток сейчас, деньги завтра.
- Тмар, по старой дружбе и с учетом того, сколько раз я спасала твою задницу, ты мне этот слиток вообще должен как подарок на свадьбу отдать и еще должен останешься.
- Аха, а еще я должен перерезать ему глотку, потому что из-за него я потеряю первоклассную расхитительницу, ты ведь на сколько я понимаю, собираешься завязывать с нашим бурным прошлым.
- Плохой аргумент Тмар, если считаешь, что должен можешь попробовать, только вряд ли у тебя получится.
- Ладно, половина цены. И вот. – зверолюд, кинул на стол небольшой сверток из свиной кожи, - отдашь это Ночной ведьме.
- А что сам? боишься стражи.
- Нет, стражи нет, они чтят обычаи и боятся гнева Ночной, они не будут ловить воров, которые пришли поклонится своему дракону. А вот охотники за головами, этих да, этих боюсь.
Армиль немного подумала и кивнула, протянув руку и взяв со стола сверток, оставив на столешнице туго набитый кошель. Слиток к этому моменту уже исчез под плащом. Зверолюд усмехнулся и кивнул, - хорошо, и это, если кузнец тебе надоест, в моей койке всегда найдется место.
Девушка усмехнулась и поднявшись из-за стола ответила.
– То, что я больше не буду ходить в рейды, не значит, что аль Шарак перестанет покупать трофеи, заходи если что.
После того как солнце закатилось за горизонт, освободив небосклон для полной луны, вокруг деревянного помоста уже толпилось несколько сотен людей ожидая начала церемонии. Жрец Земли складировал все преподнесённые Дракону дары в телегу, прикидывая что с ними делать дальше: самое лучшее он отвезет в Рагебе где продаст в храме Земли. Туда испокон веков продавали все самые лучшие и дорогие товары, сам факт того, что предмет изготовленный ремесленником был продан в храме, было предметом особой гордости для мастера, то что будет забраковано в храме попробует продать на рынке или Рагебским лавочникам. А на вырученные деньги купит пару именных печатей для ремесленников, товары которых возьмут в храме, которые станут их клеймом. Главное, чтобы хоть какие-то из подношений были достаточно хорошо, чтобы их взяли на продажу в Храм. Товары слух о том, что в Рамосе есть толковые мастера быстро расползется по окрестным наместникам, и возможно торговцы да и рыцари будут заезжать сюда почаще, а тогда и торговля пойдет бойче.
«Главное, чтобы Дракон Земли принял эти дары и благословил этот союз.» Подумал жрец накидывая на телегу ткань. А забравшись на помост огляделся по сторонам и указал рукой в сторону мастерской аль Шарака и приглашающе махнул рукой. Толпа тут же расступилась в стороны образовав коридор, по которому медленно с высоко задранной головой прошел молодой кузнец с тяжелым кузнечным молотом наперевес, одетый в грубые рабочие штаны и кузнечный кожаный фартук на голове тело. на руках кузнеца углем были нарисованы двенадцать символов ремесленных гильдий по шесть на каждой руке знахари, ткачи, кожевники, шахтеры, земледельцы, фермеры, ювелиры, зодчие, плотники, столяры, кашевары и торговцы, а на лбу красовалось личное клеймо Мэрдвайна – кузнеца, который был первым воплощением Земляного дракона приплывшим в Рагебе и вместе с двенадцатью мастерами и основавший все ремесленные гильдии Тоен-Варата. А на шее весел стальной амулет в форме молота.
Поднявшись на помост аль Шарак низко поклонился главе гильдии кашеваров Рамоса и громко произнес.
- Жрец Земли, воплощение Земляного Дракона в Рамосе и его проводник силы, я пришел сюда, потому что хочу взять в жены Армиль, которой покровительствует Дракон Ночи. Многие считают этот союз проявлением ереси и не уважения к Дракону, но я так не считаю. Я не прошу у тебя позволения или разрешения, но я прошу твоего благословения на этот союз и пусть все дары, которые преподнесены тебе сегодня смягчат твое каменное сердце, потому что все, что будет создано мои руками начиная с сегодняшней ночи будет результатам союза Земли и Ночи. И ты сам сможешь убедиться на сколько хороши будут вещи на которые вдохновит меня Армиль.
Жрец немного подумал и кивнул.
- Ну что ж, в твоих словах есть смысл, Ночной дракон покровительствует не только обману, лжи и тайнам, она еще и Дракон любви и красоты. И я сам благодарен ей за, то что когда-то смог встретить свою жену и теперь могу водиться с внуками. Только у меня есть один вопрос. Помнишь ли ты, как впервые повстречал Армиль.
- Конечно! – с ухмылкой ответил аль Шарак, - когда я получил свое именное клеймо первый клинок, на который была поставлена печать кузни аль Шарак, я сам лично отнес тебе, в знак благодарности Земляному дракону. А когда я вернулся в свою мастерскую на крыльце меня ждала Армиль.
После чего кузнец потупился в деревянный настил, раздумывая стоит ли продолжать и рассказывать, что именно в этот день девушка за бесценок продала ему секиру из сырого железа, которую он потом переплавил в боевой молот. Но еще до того, как аль Шарак решился продолжить Жрец, протянув руку, поднял голову кузнеца, чтобы тот заглянул в пекаря. Карие глаза Жреца Земли светились ярким терракотовым цветом.
- Все верно, и я оценил тот клинок, и твоя благодарность была принята. – после чего уже Жрец поклонился кузнецу и сделал пару шагов назад указывая в сторону Ночной ведьмы.
Кузнец какое-то время тупо смотрел на ведьму, время от времени переводя взгляд на Жреца Земли и обратно, но они оба молчали, при этом жрец укоризненно сверлил ведьму взглядом, а то в свою очередь ехидно улыбалась. И в конце концов аль Шарак осмотрелся вокруг и уставившись на ведьму почти прорычал.
- Где Армиль, ведьма? Говори!
При этом по толпе прошел тихий шепот.
- Нет, кузнец. Тень не выдает тех, кто почитает ночь. А я в отличии от ваших жрецов не проводник силы Драконов и не их воплощение, я всего лишь ведьма. Я не могу благословить ни тебя не ее. Я могу только взять Ваши дары и отдать их Ночной, когда придет Ночь теней и все. Ночная сама приподнимает завесу теней тем, к кому она благосклонна и насылает тьму на тех, кто не достоин ее наследия. – И закинув ногу на ногу развалилась в кресле, наблюдая за аль Шараком.
Кузнец же, долго пыхтя и широко раздувая ноздри сначала просто буравил ведьму взглядом, потом резко развернулся подойдя к краю помоста начал вглядываться в толпу, состоящую из сотни голов, потом широко оскалился и выронив молот спрыгнул с помоста, чтоб ринуться вперед, расталкивая стоящих на пути людей локтями. Остановился аль Шарак только когда добрался до невысокой закутанной в плащ фигуры с плотно натянутым на голову капюшоном из-под которого были видны только женские губы, растянутые в еле заметной улыбке. Девушка подняла руки и протянула кузнецу амулет небольшой амулет в виде месяца. Аль Шарак аккуратно взял амулет и повесив его на шею, взамен снял с Армиль капюшон и одел на нее свою подвеску в виде кузнечного молота.
- Ну что же! Раз даже покров теней не может разделить эту пару, то и воля Ночной очевидна! – громко провозгласила Ночная ведьма и поднимаясь со своего кресла, где просидела весь день выгнулась подобно кошке и отправилась в сторону ближайшего стола.
К тому времени когда луна прошла половину неба, хмельной запах заполнил всю торговую площадь, а тени сгустились достаточно чтобы можно было незаметно уйти с церемонии. На берегу озера возле Рамоса Армиль достала из плаща слиток перламутровой стали и протянула его кузнецу.
- Бушер, я надеюсь, что Трам меня не обманул и эта та самая сталь, которую ты искал.
Кузнец взял слиток, повертел его в руках и кивнул.
- Да все верно это она, а это тебе. – и взамен протянул обсидиановый кинжал, - только если ты не заметила, полгода назад я обзавелся именным клеймом, теперь я мастер аль Шарак.
- Вот пусть твои ткачихи тебя аль Шараком и называют, а моего мужа зовут Бушер.

В мире Ронас, раз в десять лет, когда обе луны, на небе образуют один цельный круг, весь люд стягивается в крупные города, для празднования сего события. Люди верят, что в эту ночь происходят самые разные чудеса. Добрые духи спускаются через небесную дверь, образованную ярким диском обеих лун, чтобы пообщаться с живыми. Дети, что рождаются в эту ночь, приобретают необычные способности. Расцветают особые цветы с целебными свойствами, которые очень ценятся алхимиками. А также, в эту ночь рождаются гарпии, особо красивого вида. Потому-то их и называют полулунниками, их окрас дополняется красивыми узорами на перьях, и они ценятся гораздо больше обычных гарпий. Плюс ко всему, они обладают задатками хорошего голоса, и потому относятся к категории певчих гарпий. Кассию на тот момент исполнилось десять лет. Хозяйка активно готовила гарпию к этому дню, она приказала слугам научить маленького Кассия новым песням и трюкам, чему тот был не особо рад. Он капризничал, и петь отказывался. Ровно до тех пор, пока хозяйка сама не присутствовала на его «уроках». Под пристальным наблюдением этой властной, и довольно крупной женщины, а ещё получая вкусности за каждый успех, Кассий всё-таки стал учится. Все разговоры хозяйки проходили при нём, и хоть он не понимал что они обсуждают, ему было любопытно. За день до праздника, к хозяйке пришёл мужчина. Статный, красивый, мускулистый, с тёмной кожей. Его строгая борода украшала не молодое лицо, она не вилась беспорядочными кудрями, а всегда была уложена красиво, и строго, ни единый волосок не торчал за этой волосяной «трапецией». Это был сэр Орблок. Он был вторым по важности в доме, и управлял всеми его делами, то есть провизией, зарплатой, обеспечением самым необходимым, и так далее. И Кассий это знал. Он также дружил с гарпией, никогда не прогонял её, и всегда угощал чем-то вкусным, встречая его где-то.
- Орблок! Лок-лок! - пропищала гарпия, только зашел мужчина в комнату, и захлопала крылышками.
- Орблок, что случилось? Ты мешаешь нашим урокам. - недовольно, но очень спокойно произнесла хозяйка.
- Обозы с провизией увязли в пяти километрах от города, после дождя дорогу размыло, повозки не могут проехать тот участок. Нужно отправить отряд на помощь. - он старался не смотреть на гарпию, лишь хотел быстрее разобраться с делами.
Орблок управлял только внутренними силами дома, армия ему была не подвластна. Вообще, то что Кассий называл домом, было не очень большим замком, который находился в центре тех земель, которыми управляла хозяйка. А это был достаточно большой район, и он имел свой вес в стране. У этого района, называвшегося Арнос, была и своя армия, и фермы, и всё такое. То есть, хозяйка дома, была правительницей этих земель. Но Кассий этого не понимал. Он не мог осознать всего масштаба того, в чём крутилась его хозяйка. В любом случае, даже позволить купить себе полулунника чернохвостого, могли единицы. В основном очень богатые люди.
- Госпожа, что прикажете делать?
После коротких раздумий, женщина сказала:
- Собери отряд кавалерии, и самолично отправься туда на выручку торговцам. Надо что-то сделать с той дорогой, задержка поставок не допустима. - уже более приказным тоном проговорила женщина.
- Да госпожа. Как прикажете. - а мужчина поклонился на её слова.
- Орблок! Лок-лок! - Кассий расстроился что к нему не подошли, и даже внимания не толком не обратили, от этого он гневно топнул ножкой, и надулся, напушившись сильно.
- Господин Кассий, я к вам ещё вернусь, не переживайте. — улыбнулся мужчина, и поклонившись женщине ещё раз, ушёл.
- Кассий, хватит вредничать, ты должен показать себя в наилучшем свете при важных гостях, завтра важный праздник! - сказала хозяйка, поднимаясь с кресла. Она взяла тарелку с красными, спелыми, сочными яблоками, и поставила рядом с гарпией, сказав — это всё будет твоё, если ты постараешься!
- Ка-а-а-асся… Кассий хочет сейчас! - захлопала гарпия крыльями.
- Только после уроков! - более строгим тоном ответила женщина, и направилась к выходу.
- Ну Ка-а-а-асся! - ещё больше надулась гарпия обижено.
- Ты должен заслужить награду, так что постарайся!
Хозяйка вышла из комнаты, а двое слуг, оставшихся с гарпией, продолжили её обучать. И она, поняв что выбора особо нет, продолжила учить новые песни.
Этот день пролетел совсем незаметно. Наступила долгожданная ночь. Во двор особняка уже вынесли всю мебельную утварь, разожгли огромный костёр, и зажгли масляные фонари. Двор дома озарился мягким, жёлтым светом. Играли мандолины, флейты, народ уже собирался и бродил по округе, держа в руках деревянные кружки. Люд был самый разный, от простых крестьян в обносках, до военных в дорогой броне. Пока слуги накрывали столы самыми разными яствами, хозяйка проводила последние приготовления. Кассия же расчёсывали, обрызгивали парфюмами, что всегда вызывало у него тонны недовольства, и шипения на прислугу. На его шею одевали золотой ошейник, к которому крепился поводок, эта процедура всегда делалась слугами в толстых перчатках из кожи, ведь гарпия к этому моменту очень сердилась, и начинала царапаться и кусаться. В итоге, они всё-таки вышли из дому уже ближе к полуночи, когда веселье во дворе достигало своих пиков. Музыка и алкоголь, лились по двору реками, никто из пришедших, не тратил и копейки на этот пир, всё оплачивалось из карманов чиновников, и таких людей, как хозяйка.
- Вяк?! Касся! - увидев шум, гам, и большое количество народа, Кассий хотел зайти обратно, но поводок с ошейником, помешали ему. Хозяйка придержала его:
- Так, ты уже достаточно навредничался сегодня, поэтому не вынуждай меня наказывать тебя, и веди себя хорошо! - это было сказано достаточно строго, чтобы по интонации Кассий всё понял, и стал слушаться.
- Ну вя-я-я… - он виновато поплёлся за хозяйкой, останавливаясь всякий раз, когда к ней кто-то подходил с поздравлениями, и недовольно вздыхая, ведь когда к хозяйке подходили говорить, это надолго...
- Госпожа! Счастливой вам декады! Пускай ваши богатства приумножатся, а ваша власть укрепится! - жал руку хозяйки какой-то военный.
- Спасибо генерал Ротвальд, и вам долгих лет жизни, и процветания.
К столу они шли довольно долго, потому что поздравляющих было много. Наконец, когда хозяйка заняла своё место у начала стола, а Кассий запрыгнул на свою жёрдочку, музыка затихла, а все люди встали со своих мест. Из толпы вышел старик с деревянным посохом, все учтиво его пропустили. Его одежда была явно не новой. Борода была с зелёным оттенком, белый балахон тоже был потрёпан, и перевязан веревкой, на которой висела сумка, разные скляночки, и короткий кинжал. Старик поднял руки, и заговорил своим низким и хриплым голосом.
- Вот уже несколько тысяч лет, друиды всей земли воздевают руки к небу в этот день, дабы воззвать к духам, и почтить их за помощь, хороший урожай, рождение здоровых детей, и благо нас, смертных. Сегодня, открываются врата в высший мир, сегодня, мы принесём жертвы, и воспоём павших в битвах воинов. Мы вспомним наших усопших возлюбленных, родственников, и покажем что мы помним о них — старик опустил руки, взял деревянную кружку, и подняв её, продолжил — так пейте! Пейте и радуйтесь люди! Пускай веселье и песни длятся до самого утра! Пускай вино течёт рекой, а от танцев задрожит земля! Покажите, что вы рады этому дню!
После такого вот выступления друида, народ во дворе взревел, и стал разгребать еду, что стояла на столах. Те кто не относился к богатому обществу, накидывались на еду, и жрали. Буквально жрали. Были и те, кто быстро упивался чуть ли не до смерти. Смысл этого праздника заключался в том, чтобы духи видели, что не зря отдали и прожили жизни. Что благодаря им, людям живётся хорошо, и чем больше веселья, тем больше духи захотят помогать этим людям и дальше.
В это же время, высокая каста, более мирно ужинала. После ужина, на костре сжигали жертвенных животных. Колдуны просили духов дать людям богатство, здоровье, и всякое такое. И только после этой части, хозяйка с другими высокопоставленными людьми, вставали, и уходили в сад, где было тихо, и не было буйных холопов. Наконец, когда они оставались в тишине, начинались светские беседы.
- Скажите, госпожа, правда что ваш полулунник был рождён в одну из таких ночей, и обладает прекрасным даром голоса?
- Да, это так советник. Кассий может вас удивить. Предлагаю вам послушать его пение. Кассий? - женщина посмотрела на гарпию. Та была, мягко говоря, ошалевшей от этого праздника. Столько шума и гама она давно не слышала.
- Вяк?! Касся?! - он смотрел по сторонам большими, черно-голубыми глазами, осматривая всех присутствующих, немного испуганным взглядом.
- Это его первый праздник полулунния, он не очень любит шум… Ну что? Покажешь нам, как ты поёшь? - наклонилась хозяйка к Кассию, и отцепила поводок от его ошейника.
- Ка-а-асся! Касся будет петь! - гарпия взлетела, и приземлилась на самый высокий фонтан, посередине сада. Хозяйка позвала людей, и они все обступили фонтан, желая послушать пение гарпии. С ними был и тот старик, что говорил в начале праздника. Он стоял и смотрел на порождение волшебной ночи во всей красе. Свет обоих лун прекрасно освещал гарпию, его окрас и узоры на крыльях.
- Никогда не слышал полулунника чернохвостого… - проговорил он тихо мысли вслух. В конце концов, гарпия осмотрела зрителей, и прикрыв глаза, стала петь. Её голос был то тихим, то становился громче, из низких тонов он плавно и мягко перетекал в более высокие. Плавно затухал, будто мягкие струны скрипки, эхом раздаваясь по округе. Внезапно, позади гарпии, двое музыкантов стали подыгрывать ему основную мелодию, струны мандолин составили прекрасный аккомпанемент Кассию, который теперь был полностью погружен в пение, умело перетекая из минора в мажор, и меняя октавы буквально на лету. Друид стоял как вкопанный, открыв рот. Да в принципе практически все были очень очарованы пением гарпии, некоторые даже вытирали слёзы, настолько их тронул голос Кассия. Наконец, песня была завершена, а обе луны снова разошлись по разные стороны. Люди начинали расходится, а Кассий вернулся к хозяйке:
- Касся был хорошим? - спросил он, поглядывая с опаской на женщину.
Та присела, и погладила гарпию:
- Кассий молодец, прекрасная работа. Сегодня прекрасный праздник, и день, и ты справился как надо! - она легонько потрепала гарпию по голове, на что маленький Кассий довольно вякал.
- Я благодарен вам, что вы продолжаете чтить традиции, праздник прошёл прекрасно! - промолвил старец — а ваша гарпия поёт восхитительно! И правда, ночь полулунния, самая волшебная ночь…
- Благодарю вас, очень приятно слышать такие слова от друида. Пока я правлю этими землями, этот праздник будет отмечаться постоянно, и с самым большим размахом. А теперь, прошу нас извинить. Кассий?
Гарпия посмотрела на хозяйку, почесала своё крыло, и проговорила:
- До… свидания! До свидания! - после этого, она последовала в дом за своей госпожой, «переваривать» все события этой ночи. Люд во дворе гудел до самого утра, пока последний человек, не рухнул от выпитого алкоголя прямо на землю. Никто не будет работать после праздника ещё пару дней, потому что весь люд упивался так, как не пил никогда за десять лет.

Пока рыжеволосые спутницы общались на смеси жестов и звуков, Тай, быстренько смыв пыль и грязь, растянулась в тени раскидистого дерева, намереваясь хоть немного подремать, пока оборотница будет бодрствовать. Странно, но к Кинаре она не испытывала негатива, хотя та тоже была оборотнем, как и ящер.
"Получается, оборотень или не оборотень это не важно, главное, чтобы человек был хороший. Или полчеловека все же?.. В ящере-то наверное и одна восьмая не наберётся... Хотя стоит все же признать, что в некоторых чистокровных людях человечности тоже не так уж много..."с этой кощунственной мыслью, Тай уже закрывала глаза, когда взгляд ее упал на собственные сапоги, уныло притулившиеся рядом, все заскорузлые от засохшей жижи и слизи. Отвернувшись, девушка несколько секунд пыталась убедить себя, что и так сойдет. Прекрасно впрочем сознавая, что не сойдёт. Задубевшая кожа наверняка начнет натирать при долгом пешем переходе. Так что с мученическим вздохом пришлось встать и плестись обратно к реке.
Тай возилась с обувкой довольно долго - мимо уже прошлепали босые ноги Энии, как внезапно необычный звук привлек ее внимание. Тай выронила сапог, напряжённо вслушиваясь и вглядываясь в неспокойную водную гладь. Разглядев что происходит, грязно выругалась и в три прыжка оказалась на берегу, у разложенных у кромки воды вещей.
Кинара и сама все услышала, кричать же Энии было бесполезно. Поэтому, не найдя ничего ближе, Тай запустила в девушку мокрым сапогом. Извиниться и потом можно будет. Сама же выхватила арбалет и пару болтов из сумки.
Тем временем незнакомец приблизился настолько, что его можно было рассмотреть. "Где их быков таких берут-то??" Судя по размаху плеч и покатым валунам мышц, этот темноволосый не уступал габаритами ящеру. То есть и силищей обладал соответственной.
Тай несколько секунд колебалась - все же пристрелить безоружного человека, который им ничего плохого не сделал, ей было морально трудно. Хотя и очень хотелось, ее возможность поспать буквально уплывала из-под носа. С другой - дожидаться пока сделает, тоже не хотелось. В этом безумном мире от незнакомцев приходилось ожидать в основном неприятностей.
Так что болт свистнул в нескольких сантиметрах от виска незнакомца и улькнул в воду.
- Поворачивай баркас, здесь уже занято, - достаточно мирно предложила пепельноволосая.
Но арбалет все же перезарядила.

Тайра.

Вообще, в таких ситуациях норма сюжета требовала, чтобы главные герои повалились на траву, и, пытаясь восстановить дыхание, созерцали прекрасное голубое небо, с мерно плывущими белыми барашками-облаками.
Особо пришибленные романтики могли добавить бабочку, севшую кому-нибудь на лоб, залитый потом. Или любое другое насекомое. К примеру красных зерриканских шершней, яд которых вызывал судороги всего тела в течении нескольких, незабываемых часов.
Римон обычно в такие момент проверял свою бренную тушку на наличие повреждений и неспешно шел к коню опустошить пару фляг любой жидкости, что была под рукой. Вот только коня не было. А вносу стоял мерзкий запах трупного газа, перемешанного с внутренними фимиамами крысы-мутанта.
"Еще и спину наверное себе замарал..."
- Курва... - сказанное на вдохе было почти неслышным. Ведьмак огляделся, увидел Ричи. Внутренний циник прикидывал насколько логичным было бы его бросить под грядущим обвалом. Но был почти сразу растерзан дуэтом совести и героизма. Все же эльф спас им своим поступком жизни. Пусть и случайно, - Курва.
Внутренний циник, придерживая побитые бока язвительно сообщил, что такое спасение вполне может окончится двумя дохлыми тушками, вместо одной. И что вторая обязательно будет с болтающимся как банный лист мечом за спиной.
От его первого шага на земле остался вполне четкий отпечаток с втоптанной травой. Объяснять, что он будет сейчас делать Бавуру времени не было. Поэтому он просто метнулся ведьмачком до лежащего эльфа, крут затормозив перед ним. Схватил того за руку, он резво и бесцеремонно перекинул Ричи через плечо и так же метнулся в обратную сторону.

Римон Рок.

Так значит вот что толкнуло древнюю ведьму на предательство. Любовь.
- Ишь ты!  - ведьма вытянула губы, всем видом изображая смятение. – Одной шпилькой уколола разом двоих! – Нира фыркнула, - Что ж, я без того никогда не отличалась умом.
Любовь. Ей отчаянно не хотелось этого признавать, но что, если это была именно она? Ведьма всегда с презрением относилась к ней. Дурацкое слово. Подходит для плохих поэтов, которым не о чем больше строчить, и глупых женщин, которым не о чем поболтать. Нира считала это сказками для детей, ведь в реальном мире отношения между мужчинами и женщинами сводятся к постели и деньгам. А теперь вот, посмотрите на неё: по уши увязла в кошмарном болоте страха и вины, вожделения и смятения, потери и страдания. Любовь. Что за проклятие!
Наверное, лучше было придушить эту глупость уже сейчас. Добра она не принесёт. Сделаться бессердечным созданием, не знающим любви. Так будет легче. Но во что, интересно, выродится светлый дар в лапах твари, коей любовь неведома? Коль в сердце будет лишь тьма, что ждёт её? Только одно: тварь выродится в чудовище.
«Но ведь ты всё равно к этому придёшь. А так будет легче. Так будет быстрее»
Жрица подняла взгляд на эти необозримые холмистые просторы, дремлющие в колыбели роскошного лета, на высокие сочные травы, на рощи деревьев с широкими кронами и прямыми стройными стволами
«Я подумаю об этом позже»
Упоминание о влюбленности Марго вызвало у нее и другие мысли. Такое неуловимое чувство, будто этот факт протянул связующую ниточку к другому, уже слышанному; но к какому? Нира никак не могла нащупать, ухватить. Ещё один вопрос в копилку к той тысяче, что уже хотелось задать фолианту. Пока же нужно снова сосредоточиться на своих «подарках».
- То есть…. Вы продали душу за спасение не себя, но друга? – изогнулась изящная бровь, - Тогда почему он не с вами?
«Хорош видать дружок, нечего сказать!»
Ведьма смешливо улыбнулась шуту, но беззлобно, приветливо. Слова паяца её успокоили. Просто иномирцы-невольники, странноватые, но не стоило из-за них так параноить. Может, они своей службе не особенно и рады, но заложенная душа должна быть хорошей мотивацией.
«К тому же, - тщеславно думала магичка, - служение мне – далеко не худшая расплата. Даже крайне приятная по меркам этого мира»
Да, шут помог парочке реабилитироваться в глазах жрицы… Ровно до того момента, как клюв раскрыл пингвин.
- В смысле победила Камиллу? – опешила магичка, - Вы же только что сказали, будто она вас и прислала! Наэби – это что, говорящая фамилия?!
И шуту, и пингвинихе должна была продолжать пудрить мозги её аура очарования, но эта арктическая курица говорила с ней так дерзко и грубо, будто совсем не поддавалась этому воздействию! Что за гхырь? Нира ведь ясно ощущала птичий разум открытым! Неужели это обман? Неужели их защита была так хитра да тонка, что и на отданные приказы они плевали и лгали сейчас ей в лицо?! Вот и верно – животина уже путалась в показаниях, неся то, что абсолютно не сходилось с их историей.
И более того. Она звала её жрицей прямо при деревенском мальчишке.
«Тупая тварина»
Но гнев скрылся за маской доброжелательности. Воровка скользнула к пастушонку, положила ладонь ему на плечо и наклонилась, цепко заглядывая в глаза.
- Ухватись-ка за поводья покрепче, малыш, - тепло улыбнулась квази-блондинка, хотя ей всё ещё было тяжело смотреть на мальчонку, - Хочешь фокус? Сейчас я щелкну пальцами, и ты уснешь. А когда услышишь громкое мычание коровы – проснешься, но не вспомнишь ни нас, ни наши разговоры, - мурлыкала гипнотизёрша, - Будешь помнить, что тебя разморило на солнышке, вот ты и прикорнул в пути, идёт?
Последовал тот самый щелчок, магичка ухватила ослика под уздцы и развернула в сторону стада. Мальчик может проснуться быстро, и тогда снова заметит птицу и захочет их проводить. А может и нет. Всё равно.
- Твоя вина! Плохая птичка! – с шипением повернулась она к спрятавшемуся пингвину, – Я же сказала звать меня лишь по имени! Одна! Единственная! Просьба! Хочешь – госпожой, коль с именами проблемы! Но иное для меня опасно, драть твою лети!
Кажется, ещё немного, и воздух вокруг чародейки начал бы трещать от маленьких молний.
- И что значит не могу посылать на смерть?! Любое сражение – риск умереть! Переход через горы – риск сорваться и умереть! Семеро, да обед в корчме – риск подавиться рыбной костью и откинуться! На кой гхыр вас тогда прислали? Чтоб это я с вами нянчилась, а вы навлекали на меня беду своими языками?! Может, решили, что служить что-то не хочется, и надо бы не слушаться и избавиться от меня поскорее, так что ли?!!
Но на крик ведьма не срывалась, говоря тихо, и за гневом будто бы всё больше проступала просто обида и разочарование. Под конец показалось, что она сейчас расплачется, но рыжая лишь резко развернулась и снова быстро зашагала к деревне. Нужно было успокоиться и ещё поговорить с очнувшейся Сильварой.

Нира О’Берн