COMA BLACK

ПОРЯДКОВЫЙ НОМЕР: 5. В СПИСКЕ ПРОПАВШИХ ОРСОН СКАВА

caleb landry jones
. . . . . . . . . . . . . .

находить по памяти.
даже если мне повезет, и в моей руке будет туз, в твоей будет joker.
ИМЯ И ФАМИЛИЯ: Отто Джуда Вейнингер [Otto Judah Weininger]. В альфе называется исключительно псевдонимом "Джокер".
ВОЗРАСТ: 25-27 лет. Мартовский кот
ЛОЯЛЬНОСТЬ: Меточники. Группа Альфа.
СПОСОБНОСТЬ: Зонирование - создание вокруг себя аномальных зон, в которых сбиваются любые электронные устройства и выходят из под контроля транспортные средства.
Возможна смена способности на более активную.

. . . . . . . . . . . . . .

отныне без адреса и почтового индекса.
мой взгляд похож на твой. в нем нет ничего, кроме снов и забытого счастья.
Если бы небо не падало нам на головы, я бы никогда не узнала тебя, Отто Вайнингер. Если бы небо пеплом не сыпалось сверху вниз, я бы никогда не узнала, что существуют волосы настолько рыжие, что напоминают не солнце, но свежую кровь.
Ах, если бы, Отто.
Я знаю, что ты никому о себе не рассказываешь. Боишься привязанностей, и еще сильнее потерь. Я это знаю, потому что имела неосторожность коснуться тебя рукой. Тактильная память – мне достаточно одного прикосновения, чтобы узнать о человеке все самые страшные тайны.
Именно поэтому я знаю, что когда ты выжил, то нашел старый музыкальный центр. Настолько старый, что сомневался – будет он работать или будет воспроизводить сигналы исключительно пыли. Когда ты выжил после падения космического тела, ты нашел много старых кассет, которыми никто не пользуется уже лет сто. И диктофон ты тоже нашел.
Я видела, как умерли мать с отцом. Я видела, как ты это видел. Я чувствовала, как тебя рвало на куски, словно огромная акула вонзает в тебя три ряда своих полусгнивших зубов. И не имеет та акула ни жалости, ни срока давности. Боль всегда остается болью. Мы умрем быстрее, чем эта боль.
Я видела, как ты остался один. Ты разгребал завалы бункера руками, горящие поленья, сгоревшие руины. В то время, когда весь мир умирал в огне, ты тоже горел. В то время, как мир умирал, ты уже умер. Лучше бы ты умер, Отто Вайнингер. Лучше бы мы все тогда умерли. ТЫ пытался найти сестру. Младшую сестру, у которой были пшеничные волосы и голубые глаза. Ты так ее любишь, черт возьми, до сих пор. Эта любовь она больше тебя, глубже тебя, светлее тебя. Она убийственна, эта твоя любовь.
Сьюзанн была в бункере вместе с родителями и остальными. Возле вашего дома правительство построило бункер почти на сто человек. Твоя сестра спускалась туда вместе с родителями. Сьюзанн царапала тебя за руки и просила не уходить. Ты обещал придти. Ты обещал придти, как только этот чертов небопад закончится. Ты обещал ей, Отто.
Ты был в бункере в двух кварталах оттуда. Бункер на работе был гораздо меньше. И к то время, как на потолке шли трещины ты думал только о маленьких руках сестры. И о том, что выживешь, даже если космос целенаправленно упадет прямо на тебя. Ты станешь ради нее супергероем, остановишь весь хаос, прекратишь этот страх.
Ты сможешь, Отто.

Когда ты выжил и нашел чертову кучу ненужного хлама, первым делом ты включил диктофон. Лег посреди разрушенной дороги квартала, где был бункер твоей семьи. Лег на горящий асфальт, чувствуя, как начинает плавиться твое сознание. Ты нажал на rec и положил диктофон рядом с собой.
«Меня зовут Отто Вайнингер. Прием. Прием. Почему на этой чистоте мне никто не отвечает? Меня зовут Отто Вайнингер. Сегодня вся моя семья погибла в огне. Я не смог их спасти. Прием. Прием. Меня зовут Отто Вайнингер. Я родился и вырос в городе Нью Йорке. Мы все в огне. Чертов мир в огне. Прием. Прием. Меня зовут Отто Вайнингер.
Меня зовут Отто Вайнингер.
Меня зовут Отто Вайнингер.»
Когда ты выжил, то кричал на асфальте свое имя. Имя – это последнее, что осталось у тебя от маленькой Сьюзанн. Воспоминания. Чертовы воспоминания вьют из нас веревки, перекручивают нас, тянут и не могут вытянуть. Переворачивают в нас все, что только есть. Иногда они заставляют нас жить. Иногда заставляют желать смерти.
Ты помнишь, как тонкие губы твоей маленькой сестры произносили это «Отто».
И как, если она злилась, то кричала тебе через всю квартиру: «Отто Вайнингер!».
И ты знаешь, что больше никто никогда не заговорит ее голосом.
Когда приехали спасатели и открыли бункер, ее тело вынесли вторым. Тела выносили по одному и складывали их прямо на асфальте. Машины не двигались с мест. Целый парад трупов. Сьюзанн вынесли вторую, небрежно положили на асфальт, так что ее сожженные золотые волосы испачкались в какой-то грязи. Ты лег рядом с ней. В негласную братскую недомогилу. Ты лег рядом с ней и начал посылать сигнал в космос с обычного диктофона.
Лежа рядом с маленькой сестрой, ты надеялся, что умрешь.
Что эта боль прекратиться.
Что все оборвется.

«Меня зовут Отто Вайнингер. Сегодня на нас упало космическое тело, раздробленное на весь мир. Моя семья погибла. Сьюзанн смотрит на меня мертвыми глазами. Если меня кто-нибудь слышит на этой частоте – я надеюсь, что вы все сдохните.»
Я знаю, что ты действительно надеялся на их смерть.

. . . . . . . . . . . . . .

вернись ко мне.
а все оттого, что мы любили ловить ветра и разбрасывать камни.
Моё спасение.
Ты нашел меня в развалинах. Ты сказал, что можешь мне помочь. «Первое правило, замарашка – никогда не привязывайся». Ты ведешь меня уже три часа, и я думаю, что ты скоро заведешь меня в кусты и убьешь. А еще я думаю, что если ты меня изнасилуешь, я буду не очень против. Но ты продолжаешь. «Все, что ты полюбишь – умрет». Уместное замечание. Все, что я когда-либо любила теперь горит в огне: центральный парк, Бруклинский мост, пересечение третьей авеню, лавочка в каком-то переулке. Моя мама. Все, что я когда-либо любила, теперь оставлены в прошлой жизни: мои красивые платья, дорогущие сумочки, светские беседы, моя плазма с тысячей кабельных каналов. Мой отец.
«Но и мы умрем», - озадаченно говорю я, поежившись от наступающей темноты.
«А мы в первую очередь», - сказал ты, Отто, и резко замолчал, не желая больше продолжать разговор.
Я знала кто ты. На левой половине лица у тебя тоже черная метка. Таких нет у обычных людей. Таких нет ни у кого. Такая пометила только тебя. Иногда ты нервничаешь и называешь себя обреченным, а мне кажется, ты просто особенный.
Мой учитель и мой наставник.
«Никогда не бойся убивать, Орсон». Как это не бояться убить? Чем мы лучше тех животных, что заняли лидирующие позиции? Чертовы толстосумы, гребущие деньги на наших мертвых телах. Чем мы лучше, Отто, людей никогда не познающих сострадания и сочувствия? Может быть тогда нас действительно нужно отлавливать, как собак, и вести в расход.
«Никогда не бойся бить первая». Я делаю шаг, а за ним удар. У тебя хорошая подготовка и ты хорошо подготовил меня. Днем с отрядом новичков альфы. Вечером, когда остался со мной один на один. Ночью, когда разбудил меня. Ты всегда готовил меня к решающей схватке. «Если потребуется, замарашка, вцепись человеку в горло и прокуси его насквозь». Я слушаю внимательно, пропуская удар за ударом.
«Направь свой гнев в правильное русло».
«Научись их ненавидеть».
Мой демон. И мой дьявол.
В подземном мире ты бы занял кровавый трон. Прошелся бы по головам гниющих обреченных, плюнул бы под ноги им ртутью из горла. Тебя бы славили бесы, восхваляли черти. Ты бы всего добился. Я знаю это, потому что никогда раньше не испытывала ненависти. Той самой, настоящей, которая жжет тебя изнутри. Ту, которую ты поселил во мне. Ту, которую ты растишь во мне.
«Наплюй на систему, Орсон.»
«Орсон, бей.»
«Не вздумай умереть, Орсон».
И мне кажется, я люблю тебя, Отто. Люблю то как иногда ты отводишь меня к высохшему ручью, что в паре километров от Квинса. Бережливо целуешь меня в висок, словно пускаешь сквозную пулю, что обязана меня убить. Как иногда ты просишь снять меня перчатки, чтобы я увидела. Люблю, как ты перед каждым заходом бегунов просишь меня быть осторожной. И обязательно надрать всем задницы. И показать, где зимуют раки этим жалким людям.
И мне кажется, я люблю тебя, Отто.
Даже не смотря на то, что ты иногда называешь меня Сьюзанн.

Я ТЕБЕ ПИШУ

Ты забрала всё. Меня забери;
Твоё фото - моя заначка. Без тебя я впаду в спячку.
Я поплачу. А ты - кури. [q]

После 11 – Тебе!

Давно известная истина, даже самому маленькому человеку – тебя убьет то, что ты любишь больше всего. Тебя убьет тот, чьи ноги ты целуешь, и чей цвет глаз ты видишь во сне посреди темноты.
Люди становятся тебе дороже воздуха, а потом уходят, оставляя тебя в безвоздушном пространстве. В огромном вакууме, где нет ни кислорода, ни углекислого газа. Есть только бесконечное разочарование и скорбь. Скорбь по человеку, которым ты не смог для них стать. Скорбь по людям, которые никогда не вернутся. Скорбь по чувствам, которых ты больше не испытаешь. Скорбь по словам, которые больше не повторишь.
Люди уходят, оставляя тебя распятую на кресте, страдающую, как Иисус. Отмаливающую их грехи перед самой собой. Здесь нет бога. Ты и есть бог. Ты и есть дьявол. Ты и судья и подсудимый. Ты и святой и грешник. Перед судом твоей головы кто угодно может стать плохим, только нести наказание придется все равно тебе. Только злиться и корить придется тебе. Только оправдывать и прощать придется тебе. Только хоронить каждого придется все равно тебе.
И её ты тоже когда-нибудь похоронишь.
Потому что она тоже уйдет.
И ты смотришь на её руки, на её волосы, на её нос; на её уши, на её кожу, на её плечи; на её ноги, на её пальцы, на её губы – и ты не можешь прекратить любить её. Как бы тебе не хотелось. И Джиа лежит рядом, проваливается в сон, обессилено обмякая рядом с тобой на подушке. И дыхание её становится ровным и непринужденным. Дыхание её несет в себе покой. И ты смотришь на неё, ужасаясь, как сильно на самом деле ты умеешь любить. И как это непредсказуемое чувство способно заполнить тебя всю без остатка. И ты смотришь как она, нагая, во сне ерзает в поисках одеяла, утыкаясь носом тебе в самый нос, и ты поверить не можешь, как тебе повезло. Как чертовски тебе повезло, что она стала частью твоей жизни. И что она стала твоей жизнью. И что она стала твоей. А ты её. Полностью и без исключений. То, что когда-то принадлежало твоим родителям – теперь только её. То, что когда-то доводилось получать нелюбимым мужчинам – теперь её. То, что когда-то хранила только для себя, и куда впускала только себя саму – теперь её. Теперь все твое существо принадлежит на этом свете только одному человеку, который уткнулся тебе в самый нос. И дышит ровно. И во сне Джиа находит твои пальцы, слабо сжимает их в своих самых красивых ладонях, прижимает к себе поближе, и снова проваливается в забытие.
И нет счастливей тебя на свете.

А вот снова ты, но уже через тысячу больных ударов. Раненная, почти мертвая, плескающаяся больше не волнами света, а чернотой желчи и тоски. И вот снова вы лежите на той же самой кровати, но ты больше не смотришь на её самые любимые волосы. И на её самые любимые руки. И даже на её самую любимую грудь. Ты смотришь в потолок, расчерканный неудачными мазками маляров. Ты смотришь в потолок, закинув руки за голову, укутавшись одеялом по самый нос. И потолок безобразен, как и ты. Сколько любви может принести всего лишь один человек? И сколькими страданиями он возьмет за нее с тебя плату? Сколько дней тебе предстоит корчится в огне ненависти к себе, жалости к себе, безразличии к себе, прежде, чем ты снова научишься дышать? Сколько лет пройдет прежде, чем ты опять сможешь жить? Сколько лет, Линда, тебе потребуется, чтобы воскреснуть?
И ты смотришь на её спящее лицо. Посеревшее, где-то воспаленное, где-то оцарапанное. Лицо женщины, которая пошла по шаткому пути, и оступилась. И ты все еще любишь её. Только не так. Теперь твоя любовь черная, от нее смердит нефтью и углем. Больше никакого пожара.
Джиа, у нас осталась одна зола.
И ты целуешь её в лоб, как целуют таких же красивых покойников. Находишь её самые красивые разорванные ладони. Прижимаешь их к груди. И еще долго смотришь на самую красивую девочку на земле.
Девочка, на голову который сыпется пепел.
Девочка, руки которой увязли в золе.
«однажды я слышала историю, про то, как мужчина влюбился в чернокожую женщину. И увез её из маленькой деревушки на берегу океана в огромный город. И чернокожая женщина полюбила этот огромный безжизненный город, где ей запрещали ходить босиком. И женщина полюбила смог, что врывался в ее окна с первым лучом солнца. И их ребенка, который не смог родиться она тоже полюбила. И тогда, чернокожая женщина сошла с ума. И её муж увез её обратно к берегам огромного океана, где кричали птицы, и рыба поблескивала на воде. И каждое утро её муж наряжал свою жену в белоснежное платье с подъюбником, помогал ей взбираться на самодельную колесницу, а сам вставал в упряжку для лошадей. И вез свою чернокожую жену на рынок. Каждое утро, джиа, представляешь? Если бы ты лишилась рассудком, я бы хотела вставать в упряжку, чтобы возить тебя на рынок. Каждое наше утро.»

Где-то в другом мире бьется старый колокол. Звонит по нам, мертвым. Настоящим. Где-то в другом мире звонил колокол, баюкая наши страхи, давая нам веру и надежду. А любовь у нас есть. Где-то в другом мире бьется колокол. А в нашем город рассвет. Я держу твои руки, джиа мари каранджи. И я люблю тебя.
- знаешь что я испытала, когда впервые тебя увидела, джиа? – линда сидит на кровати, перебирая в руках густые волосы джии. Комната пахнет её запахом. Линда пахнет её запахом. Весь мир пахнет её запахом. – я была в ужасе. Линда говорит и смеется, так, что её слова не кажутся всерьез. Она ловит удивленный взгляд джии со своих колен. – я была в ужасе, как один человек может быть таким. Линда убирает волосы за её ухо. Пальцами спускается до её шеи. – ты потрясла меня своей любовью, джиа. Линда пальцами гладит её теплую кожу от шеи и до плеча. – ты вселила в меня жизнь и счастье, несмотря на то, что в тебе было столько боли, столько трагизма и столько невысказанных упрёков. И я знала это в первые три секунды. И я знала это всегда. Линда целует её губы, наклонившись. Линда знает – она любила её всегда. Даже когда целого мира еще не было в помине.

Я больше не знаю кто эта девушка, пролезающая в окно моей спальни. Холодный ветер гулко врезается в стены дома, забирается через разбитое окно в дом, морозит все, что попадается у него на пути. Пусть он заморозит и нас. Пусть мы покроемся льдом, пусть в этой глыбе нас больше ничто не потревожит. И мир опустит руки перед нами. И мы оттаем, когда придет миссия и уничтожит всех. И тогда в мире останемся только мы.
Только ты.
И я.
И никаких наркотиков.
И никаких наркотиков.
Я ненавижу твои чертовы наркотики, джиа.
Линда выдергивает руки из цепких лап. Это больше не джиа. Это больше не её любовь. Линда вырывает запястья, а незнакомая девушка снова их хватает, больно обвивая каждый сантиметр её рук. – уходи, я прошу тебя. Линда срывается на крик. – уходи, джиа.
Крик прерывается всхлипом, но слез больше нет. Нет ничего, кроме этого крика, что в ушах звенит, как разрыв гранаты. И я умираю под ней, джиа. Меня разорвало на мине. Приходи меня хоронить.
Линда замолкает. Её запястья теперь пустые, но они в огне. Линда поправляет волосы. Снова и снова и снова. Не дает незнакомой женщине себя трогать. Нет, нет, не трогай меня. Я её. Не твоя. Её.
- у нас был уговор, джиа, - голос теперь кажется совсем чужим. Не её. Он слишком тихий, слишком грубый, слишком чужой. Звучит, будто со стороны. – и ты его нарушила. Линда смотрит на незнакомую женщину. У неё растрепанные волосы любимой джии, её губы, где-то прикусанные, даже цвет её глаз. Незнакомая женщина забрала любимую, оделась в её тело, и пытается подменить собой мир. Линда срывается с кровати. Рыба, выпотрошенная на суше. Она еще шевелит ртом, еще пытается двигать плавниками. Берет всю волю в кулак и последний раз, поблескивая чешуей, извивается под лучами ненавистного грубого солнца. Но ничего не приносит облегчения. Покоя больше нет. Она садится на край кровати, так что незнакомая женщина не обдает её своим жаром.
- я так больше не могу… - возбужденный голос полон отчаяния. Линда берет в свои руки топор и каждым словом рубит себя пополам. Слова больно застревают в животе. Сочатся кровью, пачкая пол. Все в крови линды. И даже незнакомая женщина вся в этих брызгах. – я не могу этого сделать.

Джиа, этот мир в огне. Он горит и пеплом сыпется нам на головы. У него запах дури и перегара, запах грязных женщин и пьяных войн. Джиа, этот мир в огне, а мы стоим над ним. Сейчас, как ангелы перед богом провинившиеся, мы еще наверху. И в первородной темноте, наши ноги щекочет костер, разгоревшийся на полигоне человеческой жестокости и животной бесчеловечности. Джиа, мы два ангела, и мы наверху стоим с тобой, с богом рядом. Богом милованные. И наша темнота озаряется ярким заревом. И ноги наши начинают гореть. Джиа, я люблю тебя. В этом костре очищающем, который нас уничтожит.

Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.