Никогда не бегаю с наушниками. Бег – время для размышлений, омута собственных переживаний и маленькой бытовой философии. Чем больше бегу – тем становится легче. Яд слов рассасывается, уступая спокойствию и смирению. Мне все еще больно от сказанного Эмилем, но я чувствую себя отчасти виноватым за то, что ушел так резко. Стыдно, потому что поддался сиюминутным эмоциям, своим внутренним обидам и сделал так, как будет лучше мне. Оставил его, пусть и на короткое время. Эта мысль в какой-то момент и заставляет меня повернуть обратно. Я слишком люблю его, чтобы делать больно, даже когда больно и мне самому.
Стопы кроссовок размеренно опускаются на асфальт, затаптывая сигаретные окурки, фантики, жухлые листья и бог знает, что еще. В голове образ Эмиля, выплевывающего мне горькие слова раз за разом. Я не видел его лица, и теперь представляю, как оно могло выглядеть в тот момент. Вряд ли он был доволен тем, что сказал, но внутри меня все равно сосущая пустота. Потому что он готов к тому, чтобы я ушел.
Я разозлился так сильно впервые за долгое время, и мне нет оправдания кроме той боли, которая разрывает меня изнутри. Я не требую ответной любви, но не представляю, как мог бы уйти от Эмиля ради кого-то иного. Пусть это и мой соулмейт, быть может, такой шанс – один на всю жизнь, не важно. Больно, что за все эти месяцы он так и не понял самого главного.
Дышу глубоко и равномерно, удерживая пульс.
Мне снова хочется расчесать его волосы. Это успокаивает.
Ночью снится мир без него. Серый, бесцветный. Понимаю, что это сон, когда вместо крика из горла не вырывается ни звука. Но что я могу поделать? Тут липко и страшно, мне не вырваться. Очень хотел бы проснуться. Хватит! Но кошмар затягивает все дальше и дальше, а в конце я-он снова мчусь по пустой дороге и уже знаю, что вот-вот должно произойти.
Теплое дыхание Эмиля будит меня за секунду до гибели.
Он уже даже не смотрит на меня, вернувшись в прежнее положение, а я не могу найти в себе силы, чтобы снова сжать его руку в качестве благодарности.
Приближающийся рассвет заставляет меня открыть глаза от смутного чувства тревоги. Не знаю, что именно меня беспокоит, но понимаю, что больше не усну. И, чтобы не разбудить Эмиля, тихо покидаю постель. Внутри все сворачивается, скукоживается, истлевая, от мрачных мыслей. Провожу кончиками пальцев по книжной полке в гостиной, мысленно прощаясь. Я еще здесь, но знаю, что это не навсегда.
Мы прожили десять счастливых лет вместе, и после всего этого я не имею морального права принуждать его оставаться со мной. Он не обязан. Так уж вышло: я для него чужой, а он для меня – нет. Так бывает, и взаимная привязанность становится однобокой. Может быть, мы станем друзьями. Может быть, даже еще раз прыгнем с парашютом или… или нет. Опускаю вмиг потяжелевшие веки, моргаю и тащусь на балкон, чтобы забить свои тревоги прохладным утренним воздухом.
Не знаю, сколько я стою вот так, собирая в себе по крупицам все, что чувствовал за последнее время. Все обиды, проглоченные колкости, бессилие и страх. А затем резко выпускаю их, разбивая костяшки в кровь, избавляясь от дурных мыслей, как мне кажется, навсегда. Они выходят из-под кожи вместе с выступившей кровью, я верю. И тут же снова чувствую стыд за свою несдержанность. Не имеет значения, что чувствую я, это все временно. Пробираюсь обратно в комнату тихо, надеясь, что не разбудил спящего Эмиля, но вот он уже шарит по тумбочке в поисках очков.
Пытаюсь спрятать кровоточащие ранки второй рукой, но понимаю весь абсурд ситуации. Усаживаюсь рядом с Эмилем на край кровати, не обращая внимание ни на что больше. Мне еще нужно помочь ему переодеться.
И всю первую половину дня мы проводим в обоюдном молчании, лишь изредка перекидываясь односложными фразами. Темнота внутри меня сгущается и, кажется, вот-вот произойдет что-то катастрофическое. Я купирую собственные чувства всеми возможными способами – не хочу, чтобы Эмиль это чувствовал. Я просто не настроен разговаривать, и, кажется, мы сегодня созвучны в этом.
После обеда привычно массирую ему ступни. С прежней нежностью и осторожностью, хотя бы так давая ему понять, что на самом деле не злюсь на него, и к нему у меня только самые теплые чувства. Хочу, чтобы он был счастливым - с этой мыслью я еще на несколько минут погружаюсь в раздумья. В какой-то момент я решаюсь, сжимаю его ступню в ладонях и поднимаю взгляд.
- Я перееду, как только перестану быть нужен тебе, - сглатываю, потому что на деле слова звучат гораздо больнее, чем это было в моей голове. – Я сниму квартиру где-нибудь поблизости, и ты всегда сможешь позвонить мне, хорошо? В любое время суток. Я всегда помогу тебе.
Не могу видеть его лицо, и принимаюсь разминать стопу еще усерднее, но сухие слова долетают до моих ушей, и чертовски ранят своим двусмыслием:
- Зачем? Если кому-то съезжать, то мне. Это твой дом.
Сглатываю и цепляюсь к последней фразе, чтобы не надумать себе лишнего, не поверить в то, во что так хочется верить, и отвечаю ему совсем не в тон, почти жалобно:
- Это наш дом.
Какое-то время мы молчим, избегая встречаться глазами. Опускаю его потеплевшую ногу на перекладину коляски и принимаюсь за вторую. Пальцы плавно скользят по коже с нажимом в определенных местах. Ему где-то больно, где-то щекотно, а где-то приятно – я знаю, и стараюсь быть осторожным. Потому что он ни в чем не виноват. Мне бы очень хотелось, чтобы он это знал, чувствовал, что совсем ничем мне не обязан, но оперировать могу одними только прикосновениями. Боюсь, что словами скажу слишком много лишнего.
Плечо непроизвольно дергается от неожиданности, когда Эмиль снова заговаривает со мной. Полный абсурд и попытка убедить меня в том, что это я ему ничем не обязан. «Ты не обязан ухаживать за мной просто потому, что больше некому». Поднимаю на него глаза с каким-то заторможенным, очень спокойным удивлением:
- Это так не работает, - пожимаю плечами. – Просто я тебя люблю. – и снова возвращаюсь к массажу.
- И поэтому ты решил снять квартиру?
Кажется, будто в меня попала молния. Перед глазами на секунду проносятся искрящие всполохи белого, а по телу проходит дрожь. Разряд. Это и больно, и избавительно; зрение возвращается не сразу, но я даже не подаю вида. Осторожно возвращаю ступню Эмиля на ступеньку, и только потом позволяю себе взглянуть на него. Все такое же родное лицо. Двухдневная щетина, расчесанные мной по привычке волосы, домашняя футболка с хартаграммой из наших далеких двухтысячных.
Осторожно беру его ладонь в свою руку и касаюсь губами костяшек.
