«Я позабочусь о тебе, моя дорогая, — шепчет Один, — примерь это, тебе пойдет».
Платье действительно красиво. Один всегда был талантлив, о чем красноречиво свидетельствуют продажи его коллекций. «Дерзко и комфортно!». Этому слогану всегда следовал Ханссон, и вышедшие из-под его рук произведения дизайнерского искусства неизменно имеют успех у покупателей и блистают на модных показах. Действительно, что может быть привлекательнее, эстетичнее и комфортнее натуральных материалов? Но самые лучшие творения Один показывает лишь своим избранницам или избранникам – своим куклам, о которых он нежно заботится и одевает в одежду, созданную из тех кукол, что уже ему надоели. Или сломались. Мистер Ханссон практичен – он никогда не выбрасывает даже сломанных кукол: он их перерабатывает; и в каждом новом порождении его безумного гения заключена частица предыдущего.
«Примерь это платье, мой дорогой, — ласково говорит Джорджи, — я переделал его специально для тебя. Примерь его, тебе очень пойдет».
Один и в самом деле чрезвычайно заботлив – куклы скажут об этом больше.

Что может заставить двух серийных убийц, двух зверей в человечьем обличье, никогда ни с кем не деливших свою добычу, заключить кровавый союз?

Вариант номер раз: «Нашла коса на камень». Серийные убийства — столь узкоспециализированная область организации досуга, что профессиональная конкуренция в её рядах невероятно высока. «Я покажу тебе, как надо» — чем не повод для задушевной вражды, смешанной с тщательно скрываемым восхищением.

Вариант номер два: «Враг моего врага — мой друг». Поскольку и Генрих, и Один давно пляшут в прицеле «СПАЙНЕТ», закономерно, что оба готовы на многое, лишь бы насолить докучливым шпикам — даже на противное врождённому индивидуализму сотрудничество с себе подобным.

Вариант номер три: «Гляжусь тебя, как в зеркало». No comments. Кто ещё в силах постичь и понять в полной мере чужое безумие, если не другой безумец?

Потенциальному кандидату:
✔ стандартное требование адекватности в рамках контролируемого безумия;
✔ наличие здорового чувства юмора, щедро сдобренного нездоровым цинизмом;
✔ желание прогуляться в экзистенциальные глубины гнилого человеческого бытия и поживописать его во всём неприкрытом уродстве;
✔ грамотность, позволяющая написать слово «вивисекция», не рискуя нарваться на оную от моих рук за попрание норм великого и могучего;
✔ готовность поклясться внутренностями своего любимого хомячка, что не свалите в сумрак неизвестного после первого же свидания поста;
✔ железные нервы, стальное терпение и титановый желудок, бо маньяк я зело активный, игривый и заводной, в самом расцвете сил, желаний и возможностей нести кровькишкираспидорасило в эту и все ближайшие параллельные вселенные.
Так как я большой ценитель и игратель всяческого реализма во всей его непритягательной суровости, жажду от вас желания тире умения бодро и с огоньком этот самый реализм описывать. Хочется настоящего криминального триллера, bad ass'a и прочей тарантинщины с тонкой ноткой артхауса.

And for you I will: пуcть идут дожди, пусть льются ливни; обещаю, мы будем счастливы — believe me (с) В смысле, любить-холить-лелеять буду от всей маньячей души; задаривать графикой, интересными отыгрышами, наполненными уютной расчленёночкой с лёгкой примесью некрофилии, каннибализма, садизма и прочих прелестных антигуманных занятий.
Что касается участия в общем сюжете, вливаться в него или ограничиться тихими ангстовыми поигрушками со мной в укромном уголке  — воля ваша.
Детали биографии и характера подлежат обсуждению в случае необходимости.

Для осознания масштабов угрожающего вам

В этом крике не слышалось голоса. Он был страшен — вопль исступлённого страдания, больше присталый животному, чем человеку. Такой же надрывный и режущий слух, как скрежет наручников по бетону.
Конни не видел, но Адам подмечал внимательным взглядом медленно бледнеющие кляксы синяков и сужающиеся просветы ран, разбросанных по телу. Застарелые шрамы тоже, казалось, уменьшились в размерах, сливаясь к кожей, вплавляясь в неё. Бедный, бедный Конни. Если раньше у него оставался шанс хоть ненадолго провалиться в спасительное беспамятство, то введённый Гриммом препарат лишил его такой возможности. Изменённый организм продолжал с удвоенным усердием бороться за существование — чтобы раз за разом испытывать очередную изощрённую пытку.

Вооружённый плетью и палкой, Адам всё больше походил на голодного грифа, хищно кружащего над беспомощной добычей. Гонимый инстинктами, Конни тянулся прочь от него в болезненном приступе отчаянья — будто ещё мог, надеялся спастись. Первый удар рассёк ему верхнюю губу и сорвал половину щеки.
Конрада никогда нельзя было назвать писанным красавцем. Он не обладал аристократичной правильностью чёрт, но женщины буквально млели от его белозубой улыбки и голубых глаз. Простое и открытое выражение мужественного лица Парк-Лэйна неизменно вызывало в людях безоговорочную симпатию. Теперь это лицо исказила дантовская мука грешника, терзаемого в пламени преисподней.
Плеть прошлась по груди, полоснув веером ножей — как если бы на холст вдруг опрокинули банку ярко-красной краски. Адам терзал жертву со вкусом, не торопясь. Каждый раз медля, прежде чем зацепиться лязгающей лапой за кожу, вогнать поглубже сияющие когти, дёрнуть на себя, снимая плоть слой за слоем: не только потому, что становилось всё сложнее пускать в ход остатки гаснувших сил, — выбирая мишень для нового удара, Адам осторожничал, не желая задеть крупный сосуд или не нанести вред себе самому.
В развороченных соцветиях мышц блестели кости. Сам ли Конрад упал на живот, или это он снова помог ему перевернуться на полу грубым толчком ноги, — Гримм не помнил.
Сталь яростно заплясала в воздухе, разбрасывая вокруг кровавую росу. Адам стегал бьющееся в агонии тело, вырывая острыми крючьями клочья мяса, множа чудовищные следы побоев. Длинные, неровные, лоснящиеся влагой раны опутали Конрада, словно щупальца каракатицы. Не сыскать было живого места, не сочащегося алым с примесью грязного воскового жира.

Вытянув пленника вдоль позвоночника, Гримм пошатнулся вдруг: перед глазами всё полетело кувырком; и лишь спустя долгие секунды пространство вновь обрело чёткость. Палку и плеть он отбросил в сторону, — те покатились с грохотом по полу, стукнувшись друг о друга, — и ухватил вьющуюся под ногами цепь у основания ошейника. Адам тянул Конрада к себе, но давалось ему это с большим трудом — всё равно, что пытаться удержать взбешённого быка шёлковой лентой. От натуги Гримм тяжело сипел сквозь плотно сомкнутые зубы. Наклонившись ближе, он принялся оглаживать часто и судорожно вздымающийся бок Конни, изучая последствия своих трудов. Ладонь скользила дальше и дальше, уходя то вверх, то вниз, горячая и липкая от крови.
Так оценивающе, по-хозяйски ощупывают скот, уготованный на убой; так выбирают товар на невольничьем рынке — придирчиво и взыскательно, препарируя все изъяны и достоинства. Жёсткие пальцы Гримма трогали бугры мускул, каменные от сковавшего их напряжения. В касаниях больше не было убаюкивающей нежности; но даже сквозь скупую, собранную сосредоточенность всё ещё слышалась никуда не пропавшая нотка наслаждения пульсирующей энергией и звериной мощью. Запредельная боль вынуждала Конни демонстрировать всю силу, весь физический потенциал, заложенный в нём природой. Плечи борца, тугая как тетива лука спина, подрагивающие крупные бёдра — одна огромная рана. Разорванная в лохмотья кожа свисала лоскутами с освежёванной туши. Туша. Точнее и не назовёшь. Конни выглядел как анатомический экспонат в прозекторской, — только ещё дышал и двигался.