Человеческое сознание почти неспособно представить себе вечность такой, какая она есть. Его, сколь угодно развитое и просвещенное, сдерживают заложенные самим создателем рамки, не дающие в полной мере осознать бесконечность какого-либо явления, будь то временной поток, границы вселенной или что-либо еще. Человек, даже поставленный перед фактом бесконечности какого-либо явления, все равно будет подвергать его сомнениям, создавать для себя некие условные рамки, будь то предел энтропии или цикличность истории, которые в любом сводят бесконечность либо к конечной величине, за границами которой следует возникновение новой, либо к величине многократно, но конечно, повторяющейся.
В принципе, эту мысль можно развить – любое сознание, строящееся по тем же принципам, что и человеческое, неспособно в полной мере объять суть вечности, не получив при этом несовместимых с нормальным функционированием повреждений. Сколь бы устойчивым не был разум, он не сможет, оставаясь в плотских рамках, вместить в себя бесконечно великий объем накапливаемой информации, ноосфера банально не сможет удерживать в себе его структуру, и, в рамках саморегулирования, расщепит такую схему на несколько подсхем, что, естественно, несовместимо с работой разума как такового.
Итак, допустим, что любое биологическое существо, обладающее высшими когнитивными функциями и той энергетической составляющей, что можно, в рамках упрощения текста, условно обозначить термином «душа», одновременно с этим вынужденное по неким причинам существовать в течение времени, которое в силу величины можно приблизить к понятию «вечность», будет в силу работы инстинкта самосохранения стремиться к максимально долгому сохранению целостности личности. Очевидно, каждое отдельное существо будет добиваться этой цели по-своему, однако можно предположить, что наиболее действенным в этом плане методом будет метод последовательного исключения или обособления отдельных фрагментов памяти индивида, с целью допущения возможности работы с ними, как с отдельными архивными ячейками, удаленными от основных мыслительных процессов, и потому не несущих угрозы разрушения личности под весом прожитых лет.
А потому такое существо будет лишено ряда проблем, терзающих обычного человека. Оно (если, конечно, сохранит способность испытывать эмоции) сможет куда легче переносить ностальгию и тоску по чему-либо, как, впрочем, и любые другие негативные ощущения, по сути, страдая от них только тогда, когда будут задействованы ячейки памяти, непосредственно связанные с объектами, вызывающими эти эмоции, а для того, чтобы избавиться, например, от печали о погибшем друге, ему будет достаточно лишь перевести связанный с ним фрагмент памяти в неактивное, архивное состояние, продолжая помнить о его существовании, но полностью отстраняясь от связанных с ним ощущений и эмоций.
Вариен, порождение вечности, уже давно переставший быть перводраконом в полном смысле этого слова, вышедший за границы обычной типологии созданного демиургом мира, сохранял свое «я», свое осознанное через структуру Колеса «I», во многом именно благодаря тому, что его память представляла из себя миллионы таких ячеек, удерживаемых вместе его нерушимой волей. Было лишь несколько из них, никогда не уходивших на задний план.
Одной из таких редких ячеек была та, что собирала в себе всю его память о существе, в проявленном мире известном, как Эйларин.
Да, Вариен не мог находиться рядом с ней постоянно. Собственно, ни один из них не вынес бы этого – для бессмертных рано или поздно любое действие оборачивается скукой, и если Аметистовый Рыцарь, как его иногда называли в легендах людей и элайтов, умел с этим бороться, то его вечная невеста, увы, так ни разу и не смогла достичь такого контроля над сознанием. Да и не могла: там, где Вариен сохранял целостность личности, она раз за разом погибала и вновь перерождалась, продолжая тот самый цикл, позволяющий объять человеческим, или близким к человеческому сознанием бесконечность…
А Вариен не смог бы, - или, по крайней мере, не пожелал бы, - терпеть ощущение того, что он ей наскучивает. Да, он стремился к совершенству во всем, но его совершенство вовсе не подразумевало смирения и праведности. Он ценил вкус жизни, а потому моменты, когда он притуплялся, становился пресным, для него были почти физически невыносимы.
Скука – страшный враг бессмертных.
Именно поэтому он не находился рядом с ней постоянно. Именно поэтому он приходил тогда, когда она была готова к встрече, когда звала его сама – вольно или невольно. Так было заведено…
Он, конечно, нарушал заведенный порядок, постоянно приглядывая за ней одной из частиц своего сознания, однако кто сказал, что совершенство подразумевает неукоснительное соблюдение правил, к тому же еще и неписаных?
Нельзя сказать, чтобы заведенный порядок устраивал Вариена. Но нельзя и сказать, что он не прикладывал усилий к тому, чтобы его изменить – и, в общем и целом, в глобальной перспективе можно было заметить, что он медленно, но верно идет к своей цели…
Что такое несколько тысячелетий, - или эонов, - для того, кто наблюдал рождение звезд из облаков газа и пыли? Настанет время, когда они воссоединятся в вечности, в этом Вариен не сомневался… ну а в каком мире это случится – этом, или том, что возникнет здесь после его гибели, бывшего перводракона не слишком волновало. Он умел ждать.
Однако в этот раз его ожидание, кажется, подошло к концу. Хоть он и находился на расстоянии сотен и тысяч световых лет от мира, что назывался Эриасом, его слуха, до этого услаждаемого пением скользящих меж взрывающихся в центре галактики звезд сирен мироздания, обитающих внутри горизонта событий, вновь, как и столетия назад, коснулся хрустальным звоном голос, которого он никогда не забывал…
…и усыпанное звездами небо рассекла на две половины яркая черта падающей звезды, что мерцала ярким, пульсирующим аметистовым светом. Оставляя за собой яркий, не спешащий гаснуть след из звездной пыли, пересекла она небосклон, на мгновение залив лес, что раскинулся близь Серебряного Города мистическим светом, и, не замедляясь, упала на землю, останавливая свой долгий путь здесь, меж деревьев этого древнего леса…
Звезда упала на поляну, что лежала в самом сердце зарослей, начавших стариться еще до того, как первые элайты пришли в эти земли. Но там не было следов разрушения, что всегда оставляли в местах своей встречи с планетой метеориты, не было ни огня, ни гари, ни ударной волны, что должна была повалить все деревья в округе, не важно, сколь древние.
Посреди поляны стоял, опустившись на одно колено, человек, освещаемый неяркими мистическими огнями, пляшущими на ветвях древних деревьев. Впрочем, человек ли? Нет, совсем нет. Один взгляд на это творение высшей силы позволил бы понять, что оно стоит многократно выше человека, его тело, куда более крупное, чем у простого смертного, но при это выглядящее совершенно гармоничным, ничуть не громоздким, было сложено идеальным образом, без единой несовершенной черты, что могла бы нарушить картину. Легкая светлая тога почти не скрывала тело этого идеального воина, превосходящего обычного человека настолько же, насколько человек превосходит обезьяну; его черты лица были прямыми, идеально выверенными, создающими сильное, волевое, но одновременно с этим и блистательно-совершенное лицо, ничуть не напоминающее маску благодаря ярко-зеленым, живым, искристым глазам и губам, на которых сейчас играла легкая, доброжелательная улыбка, улыбка существа, что впервые после многих, многих сотен лет вновь видело этот мир во плоти – и увиденное нравилось ему. Длинные, чисто-белые с серебряным отливом волосы густой, чуть переливающейся в свете звезд волной спадали на его плечи и спину, на его поясе были закреплены ножны из похожего на ртуть металла, что казался жидким, удерживаемым в нужной формой лишь волей хозяина.
Гигант, - не меньше, чем в полтора человеческих, мужских роста, - легко поднялся на ноги, и тонкая ткань тоги обтянула его рельефную, чуть отличающуюся от человеческой мускулатуру. Группы мышц под его кожей располагались чуть иначе, чем у человека, обеспечивая наилучшее приложение силы, да и сам его скелет, кажется, формой немного отличался от обычного для двуногих созданий… однако при этом он не выглядел чуждо или странно – любой представитель разумной, - или даже неразумной, - расы, увидев его в этот момент, не испытал бы ничего, кроме восторга и трепета, вызванных созерцанием совершенного существа, богоподобного, лучезарного и прекрасного.
