Ее не было, Авии не было.
Только окружавшая его пустыня и беспощадное солнце.
Абориген увез ее.
И судя по тому, что перед этим добротно пригрел его рыжей лопастью старой лопаты, согласия девушка не давала, иначе она бы попросту ему сказала. Никто не резал бы шланг и не пробивал ему колеса, они бы вполне мирно разбежались кто-куда, связанные лишь грубым швом совместных воспоминаний о пережившем в заброшенном городе.
Что делать дальше, Рокатански соображал смутно, однако понимал точно одно — их нужно догнать. Солнце лишь встало и по песчаным барханам джип австралийца не сможет ехать слишком быстро, по крайней мере он не может сравниться с его менее габаритным и более маневренным байком, способным разгоняться на широких армейских колесах до двухсот миль в час даже среди зыбких песков пустыни.
Значит, время на погоню еще есть.
Из-за окутывающего его серого тумана каждое движение давалось с усилием, выудив из подсумка ремкомплект для ремонта шин, Макс принялся зачищать щупом прокол и заливать его активатором, заталкивать между тугих стенок резины кордовый жгут, который тут же сплющивало от давления внутри шины. Ремонт колес занял немного времени, с его бескамерными шинами это было несложно. Гораздо сложнее все обстояло с перерезанным шлангом. Запасного у него, к сожалению, не было, резиновый шланг использованный им для импровизированного душа был слишком толстым в диаметре и не подходил. Рокатански долго всматривался в грязные желтые обрубки, свисающие из железного нутра байка к песку, все еще продолжающих слезоточить едкими каплями бензина, решение упрямо не хотело приходить в гудящую роем мошкары голову, и он со злости пнул ногой рядом лежащий баул. Рюкзак жалобно звякнул, медный звон привлек внимание Рокатански, воззрившегося на засаленный баул как на открытие мирового значения. Резким движением он раскрыл стянутую шнурком пасть, вытянув из него несколько тонких железных трубок которые обычно служили кустарными инструментами при починке мотоцикла. Выбрав из них самую тонкую, он отрезал напильником небольшой кусок, длинной примерно с ширину ладони, и натянул на ее края перерезанные концы топливного шланга, стянув их поверх жесткой проволокой вместо хомута, получилось некоторое подобие железного переходника, его попытка совместить несовместимое прошла успешно, хотя, скорее всего, бензин таки будет сочится из стыков между силиконом и металлом, однако, другого выбора у него просто не было. Заливая в бак горючее из запасной канистры, Рокатански мысленно молился всем богам мира, чтобы его металлический монстр выдержал предстоящую дорогу, и чтобы автомобиль аборигена не успел заехать слишком далеко. И чтобы Авия была жива. Это желание было самым приоритетным, потому что если даже он не успеет настигнуть их в дороге, он все равно найдет ее, перевернет все вздыбленные пески пустыни, распотрошит каждый уголок с вонючими двуногими клопами, но разыщет ее, возвращать же к жизни мертвецов он не умел.
Иначе, они не приходили бы к нему каждую ночь, истекая кровью и гремя цепями, требуя расплаты.
Сильный мужские руки сжали витые рога руля, тяжелая подошва черкнула по ножке и байк тихо зарычал, как раненный медведь, хрипло и страшно, отплевываясь черным дымом из выхлопной, грузно поднялся на задние лапы, раздирая резиновыми когтями шин песок, и рванул вперед, по широким параллельным следам от тяжелых колес джипа, оставляя за собой вялый, извилистый, нечеткий след, какой оставляет раненый зверь.
Пустыня дрогнула и помчалась навстречу.
Колеса рвали рыхлые спины барханов, выбрасывая вверх клочья вздыбленного песка, ветер обжигал кожу летящими в лицо болидами песка, точно обросшими оранжевыми языками рожденного в атмосфере пламени, барабанные перепонки пульсировали, отзываясь на высокую, мучительно-неприятную ноту, напоминавшую далекий вой, широкие борозды от шин внедорожника вились далеко за горизонт, огибая неровными полукругами высокие шапки дюн, расписанных странными узорами переплетений спиралей, оставляемых вихрями на поверхности кварцевой пыли, зрелище действительно красивое, но в нем — нет ничего. Песок всегда остается песком, где бы он ни оказался — на отрогах дальних скал, изнывающих от солнечного света, на бескрайних пространствах солончаков, или на черном и лишенном света океанском дне.
Песок всегда остается песком.
Макс рвал вперед, следуя за двойной полоской шрамов на аморфном теле пустыни, выжимая из мотоцикла все возможное, кровь кипела в жилах расплавленной рудой, шумела в ушах в такт яростно стучащему сердцу в груди, колотящему по ребрам точно буйный пациент по стенах сумасшедшего дома. В голове словно красная кнопка тревоги мелькала одна мысль: "Быстрее!", заставляя вжимать ручку газа еще сильнее, до упора, угрожая выломать из гнезда. Встречный ветер вместе с песком принес едкий запах жженого пластика и мазута, слева от него, где-то на периферии зрения мелькнуло нагромождение странных камней, с уродливыми человеческими чертами на выпуклых боках, отбрасывая черные вязкие тени. Только миновав их до него дошло, что это и были человеческие лица, распухшие и почерневшие головы, трофеи чернокожего аборигена, почему-то выпавшие по дороге. Вряд ли он их сам выбросил, слишком сильно живое воплощение древних архаизмов чтило свои традиции, иначе не искал бы в обезумевшем мире бежавшую девушку, покинув ограниченные пределы своего племени и свято считая ее своей невестой. Размышлять далее не имело смысла, разбросанные по бархане головы значили одно — он близко, и как оказалось спустя несколько минут, очень близко.
На расстоянии одного вздоха.
У подножия песчаного склона, глубоко вспоров зыбкий песок при падении, лежала, завалившись на бок, железная туша джипа. Немного дальше, на самом дне между высокими спинами дюн, скорчившись над своей жертвой сидел черный паук, ощупывая завернутое в алую паутину тельце длинными руками, словно хелицерами. Девушка под ним отчаянно извивалась беззвучно сотрясаясь от боли и отвращения в тщетной попытке сбросить с себя вцепившегося в нее аборигена, остервенело шарившего по упругому телу длинными узловатыми пальцами, вздернув вверх красную ткань, раздвинув связанные в щиколотках ноги и готов овладеть ею в любую секунду.
Рокатански скрипнул зубами. Ярость застелила глаза, превращая окружающий мир в кроваво-красную ретроспективу замедленных кадров.
Он резко вывернул руль в сторону, стремительно скатившись в песчаную чашу, мчась на застывшее в беззвучном удивлении лицо австралийца, замершего над своей жертвой.
Руки сами отпустили руль, выбросившись вперед, увлекая за собой сильное тело в полет, длительностью ровно две секунды, пока озверелый байк лишившийся своего наездника зарывался мордой в песок, наматывая на колеса раскаленный воздух.
Макс повалил аборигена на зыбкую основу измельченного в пудру кварца, отбросив в сторону, подальше от трепыхающейся в алом коконе девушки, придавив сверху своим весом, направив удар крепко сжатого кулака прямо в обтянутую сухой черной кожей челюсть.
Абориген сглотнул выступившую из разбитой щеки кровь, уставившись бешеным взглядом бесцветных глаз в белого, посмевшего прервать ритуал. Нужно было таки убить его, еще там, на плато, всадив ржавое ребро лопаты в белое горло, до упора, с упоением слушая хруст хрящей и клекот вытекающей крови.
Он допустил ошибку. И сейчас он эту ошибку исправит.
Зажатый в руке костяной нож мелькнул перед лицом Рокатански, и не подтолкни инстинкт его чуть отогнуться, выгнутое зазубренное лезвие вспороло бы ему глотку. Макс попытался перехватить жилистое запястье, но острый кулак ударил ему в грудь, зацепив ноющую рану, свет в глазах внезапно потух, и он вскочил на ноги, пытаясь придти в себя, унять разворошенный улей боли, и стабилизировать мерцающую реальность. Лааэм пригнул вперед, далеко перед собой выбросив руку с ножом, и если бы белый не шагнул в сторону, он насадил бы его на лезвие. Отступая, Рокатански сделал по инерции несколько шагов, и потерял равновесие, утопая тяжелыми ботинками по щиколотки в песке, устоять не удалось и он упал, глухо ударившись спиной в песчаную твердь, и сразу же бросил тело в сторону, абориген уже летел на него обнажив белые зубы в озверелом оскале, решив воспользоваться моментом в полной мере. Рокатански откатился, в движении развернувшись ногами к нападавшему, и ловко подцепил носком ботинка голень противника, следующим должен был стать удар другой ногой пониже колена, однако толстая подошва прорвала воздух, попав в пустоту. Абориген вывернулся и пригнул, пытаясь достать лежащего белого и всадить нож поглубже, хоть в грудь, хоть в горло, хоть в живот, лишь бы причинить боль, и если не убить сразу, то ослабить, чтобы потом легче было добить его, отделить ненавистную голову от плеч и выставить смотреть голубым стеклом глаз на завершение ритуала бракосочетания. Рокатански кувыркнулся, адреналин хлестал в кровь, вытесняя красные кровяные тельца, кроме него и его врага больше никого и ничего не существовало, он понял, что подняться австралиец ему не позволит, терять такое преимущество он не собирался, раз за разом рассекая со свистом воздух белым лезвием, потому оставалось только одно — снова сбить его с ног тем же приемом, только теперь подпустить как можно ближе и действовать наверняка. Лааэм навис над ним, хищно шипя, высоко взметнув руку, судорожно сжимающую до побеления в костяшках, резную рукоять ножа, готовясь вонзить изогнутое лезвие прямо между ребер, в гулко громыхающее сердце, почти чувствуя на языке сладкий привкус победы. Макс резко зацепил ногой его обсидиановую голень, другой с силой ударив в коленную чашечку, абориген взвыл, и упал рядом, нелепо взмахнув руками, качаясь по песку, чуть не выронив из цепких пальцев свое оружие. Вскочили они на ноги одновременно, каждый пытаясь подавить свою боль, загнать ее воющих бесов глубоко за пределы физических ощущений, и выиграть преимущество у врага.
Рокатански сделал глубокий вздох, наполняя легкие наэлектризованным от напряжения воздухом, чувствуя как кипящая в нем ярость медленно леденеет, превращаясь в жидкий азот, заполняя каждую клетку его тела, сковывая тонкой прочной коркой холодного спокойствия, непоколебимого как хрустальные льды вечно мерзлого континента.
Вновь подпустил пылающего черным огнем слепой ненависти австралийца к себе, позволив ему прочертить по лицу кровавую борозду, вмиг обросшую красным бисером, позволив почувствовать опьяняющий привкус призрачной победы, а затем резко ушел в сторону, нырнул под жилистую черную руку, плавным движением левой перехватил ее, рванул со всей дури, послышался неприятный хруст ломающихся костей, абориген заорал, выпустив нож, пытаясь отодрать от себя вцепившегося в него мертвой хваткой белого, но Макс уже переместился ему за спину, подхватив с земли белый зуб ножа, левая рука змеей устремилась к шее противника, попавшего в стальные виски безумного, цепляясь пальцами за грубую кожу куртки в попытке освободится, сильным движением локтя приняв в захват, другой рукой приставив острое лезвие к пульсирующей жилке под эбонитовой коже.
— Ты к ней больше не прикоснешься, — выдохнул Рокатански в ухо сыну вождя, и зазубренная кость полоснула поперек горла, глубоко разрезая эпителий, окрашивая белые узоры красной кровью, обильно сочащейся из раны.
Лааэм неуверенно зашатался, прижимая руки к порванному горлу, уставившись растерянным взглядом в белого, сжимающего в руке его нож, нож подаренный ему отцом, нож, которым он лишал жизни свою добычу, которым срезал с Ави грязные тряпки, нож, который забрал жизнь у него. Он чувствовал как жизнь утекала из него сквозь пальцы, струилась алая жидкостью, густой и липкой, хищно лоснящаяся в лучах взобравшегося на вершину песчаного бархана солнца, безынтересно наблюдающего за разыгравшемся внизу поединком. Он сделал еще несколько шагов и упал в песок, безвольно раскинув конечности, как неуклюжая марионетка, лишенная звенящих нитей хозяина, пустыня жадно пила его кровь, втягивая красные капли глубоко под слои горячего кварца.
Рефлекторно смахнув с лица кровь, свою, чужую ли — не имело значения, мысли просто запищали короткой вспышкой на прямой кардиографа и исчезли. Как не было. Он бросил костяной нож валятся рядом с еще не остывшим трупом аборигена, и широким шагом направился к дрожащей под тонким покровом алой ткани девушке.
Ярость ушла. Внутри теперь все клокотало.
В груди гулко ухало, вокруг было тихо, оттого удары сердца грохотали набатом, прорываясь сквозь мембрану проржавевшего насквозь времени и до неузнаваемости искореженного пространства. Стараясь унять дрожь в руках, он аккуратно приподнял ее голову, положив руку на растрепанный затылок, и посмотрел на бледное лицо, знакомое до последней черточки лицо самого близкого человека в этом обезумевшем мире. Авия беззвучно плакала, глотая слезы и смотрела на него помутневшей зеленью глаз, ставшими от влаги совсем темными.
— Все хорошо, сейчас я освобожу тебя, — прохрипел Рокатански, плюхнувшись рядом с ней в песок, тихонько провел ладонью по высокому лбу, убирая налипшие пряди волос, смахивая грязь, но только больше испачкал, оставив кровавые разводы на светлой, будто бы слегка подсвеченной изнутри коже. Он достал свой нож, стальное широкое лезвие, и перерезал кожаные ремни, сковывающие девушку.
— Я же говорил, будь осторожна, — голос предательски дрогнул, на обветренных сухих губам растянулась слабая улыбка, левая щека пульсировала болью, кожу на скуле стянуло от свернувшейся крови.
Не надо так. У меня и так жизнь разбита. 
