Нервы на пределе. Порядком начинают подбешивать ее хождения. Она не может остановиться, а он, стучит пальцами по тумбе, внимательно отслеживая каждый ее шаг. Зубы скрипят, нервно сжимаются скулы, начинает стучать в висках. Уши будто заложены и все как через сильный фильтр, от которого невозможно избавиться. Элизабет рвет и мечет, а он, срывается и резко вскакивает со своего места. Начинает ходить по комнате параллельно девушке, хватается за голову, затыкает уши. Чарльз не хочет слышать ее шаги, ее слова. Он не хочет слышать, как она грубо задает свои нетерпеливые вопросы. Кроуфорд знает, что не сможет ответить. Он не знает на них ответов, не знает, что нужно говорить, спустя два года расставания. Он зол и напряжен. Готов разнести здесь все, несмотря на то, сколько усилий прикладывал на протяжении года. Как по крупицам собирал сломанный мир, как рыскал в поисках ответа в своей душе. Он ненавидел весь мир вокруг. Ненавидел самого себя за то, что его не удушили еще в люльке, за то, что позволили мучиться на протяжении двадцати семи лет, сводили с ума заданиями, словами, делами, приказами. Все, как разбитый хрусталь, который он тщательно пытался склеить, но первозданного вида уже не получить. Получилось лишь жалкое, еще более некрасивое подобие. В разбитом виде его жизнь смотрелась куда лучше. Одинокие осколки прошлого, из которого ничего никогда не создашь. Лишь какие-то наброски, когда, по ночам собираешь осколки, обрезаешь пальцы, облизываешь окровавленные подушечки. Дело не двигается с места и никогда больше не сдвинется.
Продолжает ходить из стороны в сторону, обхватив голову руками. Сжимает зубы, зажмуривает глазами, будто от этого станет легче, но ничего подобного. Становится только хуже и этот ее вопрос зудит в голове, будто надоедливая муха. Он терпеливо ждет его ответа, пока Чарльз, сбивчиво, заплетаясь, бродит по кругу. Он внезапно останавливается. Не опуская рук, поворачивается к девушке. Глаза опущены, лицо искажено злостью и болью. Неизвестно, что сейчас творится в этой безумной душе. – Замолчи, - скрежет зубов, кажется, он только что лязгнул ими, как остервеневший волк. – Прекрати нести эту чушь, - на выдохе говорит Чарльз, плавно сползая руками по лицу. – Как ты можешь говорить, как ты можешь спрашивать обо всем этом? Мне никто не смог бы заменить тебя. Я не знаю. Я ненавижу все это, ненавижу себя за то, что не уничтожил себя и все воспоминания о тебе в тот день, когда понял, что надежды нет. Я сходил с ума. Я знаю, что ты пыталась, что ты хотела вырваться. Неужели у тебя не было возможности написать мне, прислать какое-нибудь чертово письмо. Ты знаешь, где искать меня. Хотя нет, господи, что я несу. – Он обезумевший возвращается на диван, берет в руки старый дневник. Трясущимися пальцами выдергивает ремешок, перелистывает страницу за страницей. Пытается найти что-то, только сам пока не знает что. Проводит руками по своему же почерку, будто слепой пытается проникнуться символами. Ничего нового, те же фразы, те же слова. Он путешествовал по стране, она бы не смогла найти его, даже если бы очень захотела. Он был в Канзасе, в Техасе, в Иллинойсе, везде, куда можно было попасть. Пешком, на машине, автостопом. Не ел, не пил. Сбивал ноги, шел, не останавливался. Пока не дошел до Огайо. Тут часы показали ровно год, и он, успокоив свои пыл, остановился. Больше никуда не бежал, больше ничего не ждал и не хотел. Все. Мир встал ровно 2 года 4 недели и 5 дней назад. Не было сил считать часы, минуты и секунды. Казалось, что этих трех заветных чисел будет достаточно, чтобы все вспомнить, чтобы все понять. – Разве можешь ты говорить о чем-то, когда за твоими плечами страшное прошлое, на твоих руках кровь. Я знаю это. Я уверен в том, что ты убила этого Генри. Я даже счастлив. Счастлив тому, что больше никто не сможет отнять тебя у меня. Он замолчал. Не поднимал глаза. Лицо его незаметно изменилось и будто постарело лет, эдак, на десять. В голове снова мелькали воспоминания, чьи-то слова и действия. Он вспомнил об Элли, и ему стало до тошноты противно. Пытался стереть этот образ из головы, но он. Так прочно засел там, что ничем его не выведешь.
Это тоже раздражало парня. Вообще его все конкретно выводило из себя и надо бы выписать саму себе пару отменных люлей и успокоительных, но кто в этом поможет. В голове все так же навязчиво крутился вопрос. Любишь ли ты ее? Любит ли он ее? Любит ли он Элизабет. Безусловно, да. В этом никто не мог даже сомневаться. Ведь не будут просто так трястись руки, не будут бегать в глазах искры, и злость от ее слов не будет сковывать все конечности. Отбрасывает дневник куда-то в угол. Вновь хватается руками за голову. Такое был с ним в последний раз очень давно , когда кровь вампира начинала пропитывать его изнутри. Когда он не стал одним из тех, кого всю жизнь истреблял. Горят глаза, пальцы не слушаются, а в голове разносторонним эхом разливаются сказанные Элизабет предложения.
- Ты безумная, - шипит он, не поднимая глаз, - ты безумная, потому что вернулась. Я бы не смог. Не смог продолжить поиски. А ты вернулась. Нашла меня. Как? Поднимает пустой взгляд, смотрит на ее прекрасное лицо и в голове, как на картине, возникают очертания. Тонкие линии, подбородок, нос, губы. Самая красивая часть – глаза, цвет которых невозможно описать красками. Невообразимая нежность, смешанная со злостью и гневом. Два огня, которые сошлись в очередном своем диком танце. Вокруг вдруг все сжалось и мир сошелся на двух ненормальных фигурах, которые только и могут, что отменно трепать себе и другим нервы. Время течет, как вода, сквозь тонкие пальцы. А ты хватаешься за них, пытаешься согреть. Целуешь ладони, каждый пальчик, будто это вдохнет в них жизнь. А ты безумец. Вокруг тебя нет никого, кроме тебя самого и твоей безумной, вечной любви, которая, как хроническая болезнь засела глубоко внутри. От любви до ненависти... Это больше чем ненависть. Все чувства, как в миксере, смешаны в одно, что-то непонятное. Из него надо слепить нового человека, который не поддается эмоциям и чувствам. Не поддается ничему, кроме одного, простого и известного на весь мир слова. Любовь.
по анимации мышками не клацать, ибо моё xd
Возраст от 18 лет.
